Ветер над яром (сборник)

Кудрявцев Леонид Викторович

— Я думаю, — медленно начал Воронцов, — вы не можете допустить, чтобы бомба замедленного действия взорвалась в положенный ей срок. Потому что необходимое для развития Вселенной изменение убьет, разрушит, уничтожит не только человечество, но убьет еще сотни… тысячи… или миллионы разумных миров. И если взрыв неизбежен, если бомба-человечество не может противостоять природе, то пусть тогда эта бомба взорвется как можно раньше, когда она еще не накопила заряда, способного изменить Вселенную. Вы… Вы чувствуете ответственность перед людьми, потому что вы человек. Но, в отличие от других, вы перешли грань и ощутили себя не только частицей человечества, но частицей огромного мира, где человечество — тоже только частица, где разум неизбежно многолик…

— Вот то, чего не может понять Джо, — тихо сказал Льюин. — Сейчас мало быть человеком.

Это выглядит абстракцией — частица Вселенной. Она, Вселенная, так далека, где-то там, и мы даже единства ее толком не понимаем, нам бы со своими проблемами справиться. А нужно понять… Не только понять, нужно прочувствовать, принять в себя… Потому что самой природой положено так, что все зависит от всего. А сейчас от нас зависит, будет ли Вселенная развиваться так или иначе. Вы вот сказали — сотни разумных миров, тысячи, миллионы. Но и это для нас абстракция, и вы не понимаете, почему мы должны приносить себя в жертву ради кого-то, о ком ровно ничего не знаем, даже не знаем, существуют ли они на самом деле — другие разумные… Существуют, мистер Воронцов, потому что природа всегда действует с большим запасом. Не может быть, чтобы разумная бомба была создана ею сразу и безошибочно. Она пробовала и ошибалась — это ее, природы, стиль. Значит, наверняка есть разумные миры, которые не стали бомбой — не получилось это у природы…

— И вам, человеку, не жаль…

— Жаль! Вы будете говорить, мистер Воронцов, о плачущих детях, о прекрасных женщинах, о полотнах Рембрандта и Рафаэля, о музыке Бетховена и Визе, о пирамиде Хеопса и наскальных узорах неандертальцев. И что все это конкретно, а все, что там, вне нас, где-то — абстракция, и почему мы, люди, должны ради этой абстракции… Я прошел через это, господин Воронцов. Через безумную жалость к себе, потому что я — это все люди. Но иного выхода нет. Если бы лично вы знали, что запрограммированы самой природой, и что завтра вы непременно взорветесь в густой толпе на площади, и не оставите ничего живого вокруг… Разве вы сегодня же не попытались бы разбить себе голову о стену? Вы диалектик, господин русский. Вот вам противоречие: мир не должен погибнуть, и потому мир должен погибнуть. Закон природы.

— Какой закон, мистер Льюин? Агрессивность как основа разума? Почему вы забываете, что есть на планете люди, для которых это не главное? У которых в жизни иные принципы…

— Запирающий ген есть и у вас, господин коммунист, — усмехнулся Льюин. — Это биологический закон, и он более фундаментален, чем любая социальная надстройка.

— Закон смены социальных формаций — тоже закон природы. Если на планете будет коммунизм, ваша идея о гибели человечества не сработает. Логически рассуждая, вы лично должны были поставить перед собой противоположную задачу. Стремиться к миру. Будет мир, мистер Льюин, тот мир, о котором вы же сами мечтали несколько лет назад.

— Не будет на земле коммунизма, мистер Воронцов. Потому что есть запирающий ген. Да поглядите на себя! Почти сто лет вашей революции — и что? Вы постоянно шарахаетесь из стороны в сторону. Почему после Ленина пришел Сталин? Почему так трудно давалась перестройка? Есть биологические законы…

— Которые предсказывают человечеству гибель?

— Не человечеству — всему разумному во Вселенной. Мы, люди, лишь средство, которым хочет воспользоваться природа. Бомба замедленного действия. И с этим вы ничего не сделаете, это у пас всех глубоко в подсознании. И потому поляризация сил на планете неизбежна. Она и началась, эта поляризация, как только включился запирающий ген. Именно тогда, в первобытном еще обществе, люди впервые обратили копья друг против друга. И дальше. Рабы и рабовладельцы… Феодалы и вассалы… Капиталисты и рабочие… Государство и народ… И те два мира, что существуют сейчас. Это неизбежно. Это как две половинки заряда в атомной бомбе. Когда-нибудь эти половинки соединятся, критическая масса будет достигнута… Этого не должно произойти, говорите вы. И я согласен. Но вывод… Оба мы пытаемся действовать против законов природы. Вы — против закона агрессивности, когда начинаете рассуждать о всеобщем братстве. А я против закона компенсации, когда пытаюсь взорвать бомбу раньше срока… Все идет по сценарию, определенному природой, и ничего не поделаешь. Я буду пытаться и дальше.

— Как самурай, готовый вырезать и детей своих, и себя вместе со всеми, чтобы доказать свою правоту?

— Нет… Жаль, вы тоже не хотите понять. Нет, логически вы поняли,

но принять не можете. Подумайте. Если у вас останется время.

“Бесполезно… Моих аргументов он не услышит, — думал Воронцов. — Он знает, как развивается род людской, и классовые законы знает тоже. Но все социальные формации для него вторичны, подчинены законам физики и биологии, и в минуту, или день, или даже месяц его не переубедить. Если человек дошел до фанатизма, его не переубедить. Как не смогли мы ни переубедить, ни перевоспитать своих сталинистов. Как не смогли до сих пор вытравить из своего сознания приобретенный инстинкт преклонения перед властью… Говорить с Льюином нужно на языке его науки. И значит — не мне. Самое страшное, что он не варвар. То, что он говорит и делает — от совести, от чувства ответственности, которое переросло всякие границы. А могут ли быть границы у совести? Совесть человека не существует, если нет человечества. А совесть человечества — что она? Еще не проснулась в нас? Мы вышли в космос и мыслить должны космически. А мы не умеем. И он, этот физик, не умеет тоже. Пытается и делает глупости, что-то понимая больше других, а чего-то не понимая вовсе. Нет, сейчас его не убедить… Нужно иначе”.

— Если вы хотите взорвать бомбу раньше срока, то почему один? Некоторые ваши военные… Достаточно Комитету семи нарушить собственный же принцип молчания…

— Господин Воронцов, вы думаете, что людям будет легче жить, если они узнают, для чего живут на самом деле? И легче ли будет принять решение, которое они должны будут принять? В обсуждениях пройдут века, а запал будет тлеть, понимаете? Не всегда демократия благо. А военные… У них другие цели, и вам это известно не хуже. Другая шкала ценностей. И начать войну они не смогут, разве вы это не понимаете? Закон компенсации не обойдешь. Точнее, не обойдешь в рамках традиционных войн между государствами. А военные не мыслят иначе. Нужен иной подход, и наше решение скрыть истину от военных было правильным.

— Ваши призывы к войне — иной подход? — иронически спросил Воронцов.

— Это слова, — отмахнулся Льюин. — Они тоже нужны, но действенность их ничтожна. Решение в другом. Вы знаете, господин Воронцов, сколько сейчас на планете экстремистских групп, стоящих в резкой оппозиции к своему правительству или друг к другу? Десятки, а может, и сотни. Есть фанатики, готовые на все. У них есть деньги. Вы знаете, что Али Адид, этот головорез из Чада, приобрел все, что нужно для производства десятикилотонной бомбы? А вы знаете, сколько таких адидов на планете? Наверно, наши умники в разведке уверены, что контролируют ситуацию. Не знаю Но уверен, что конфликт, развязанный экстремистами, — вот самый вероятный конфликт современности. И никто не знает, как будет действовать здесь закон компенсации. Увеличить вероятность такого конфликта, довести вероятность до единицы — вот решение. Если закон компенсации можно обойти, то только так: бомбы будут рваться на своей территории! Но ведь в этой трагедии заключена для нас всех возможность пережить катастрофу. После ядерной зимы люди вернутся опять в век пара и начнут все сначала, конец мироздания будет отодвинут, но запирающий ген останется, и через сотни лет люди опять откроют энергию атома, и опять будет новый Комитет семи, и опять станет ясно, что… И придет новый Льюин… Или Петров…

“Неужели я не выйду отсюда? — думал Воронцов. — Неужели Сточерз обманул, и Крымова уже… Нет, я схожу с ума. На что все-таки может пойти этот Льюин с его гипертрофированным понятием о совести человечества? Какая нелепость: ученый, думающий о том, чтобы спасти тысячи разумных миров, связывается для этого с мафией. И как это проглядел Роджерс? И, может быть, именно поэтому за Льюином идут люди из службы безопасности?”

— Вчерашний взрыв в Африке — вы знали о нем заранее? — спросил Воронцов. — И сейчас ждете следующего? Когда? Где?

Он перестал слушать свои мысли, отдался интуиции, смотрел Льюину в глаза. Физик не отводил взгляда, он был честен перед собой и перед Воронцовым. Ему казалось, что и перед людьми он честен, что все, сделанное им, — действительно единственный выход.

— Завтра, — сказал Льюин. — Где? Неважно. Несколько небольших участков находится под их контролем. И два ядерных устройства. Кустарщина. Даже если бомбы взорвутся там, где их хранят, эффект будет не меньшим, если бы они взорвались в президентском дворце. Так что — начнется. Наши военные не замедлят вмешаться. Да и вы не сможете остаться в стороне. Цепь не прервется на этот раз…