Ветер над яром (сборник)
Шрифт:
В человеке, стоящем у окна, вряд ли кто-то признал бы прежнего Циркуля. Удивительно, что делают деньги! Не дурацкие бумажки, но материализованное признание твоей исключительности. Сегодня Юрген Бухенвальд знал себе цену: в десять миллионов по смете оценила Германия его гениальность. Дубовые головы с кафедры, если бы вы могли полюбоваться на проект! Вы смеялись? Так извольте же взглянуть на дело рук изгнанного вами “шарлатана”. Только взглянуть, понять все равно не сможете! Куда вам… Нужно иметь прозорливые умы вождей, чтобы оценить в полной мере мое открытие! На базе Юргена именовали “профессором”, и он имел право, минуя эсэсовцев из охраны, проходить всюду. Без исключений! Он шел, заложив руки за спину (проклятая лагерная привычка…) и высоко подняв голову. Ее, право же, стоило нести гордо.
К сожалению, первый опыт был не вполне удачен. Что ж, случается. В аппаратуре,
Бухенвальд приоткрыл окно и осторожно закурил, выпуская дым в щелку. Святая ложь! Этот грех он возьмет на себя во имя Марты, она не должна страдать. Руди был очень удивлен просьбой, но — умный человек! — понял и кивнул. Письмо пришло спустя две недели. Рваное, мятое, но почти настоящее: почерк Карла-Генриха Бухенвальда копировали истинные профессионалы. “Сын” сообщал через добрых людей, что был ранен, попал в плен к русским на востоке Польши, что сейчас в лагере, бедствует, но не слишком и умоляет матушку крепиться и ждать победы. Марту это письмо оживило, она словно забыла пережитый ужас, за который, впрочем, уже были принесены извинения, а виновные строго наказаны. С каждым днем жена становилась все бодрее.
Когда солнце взошло над фиордом и серая гладь воды замерцала сине-зелеными переливами, персонал аппаратной был уже в сборе. Профессор Бухенвальд, накинув на плечи синий отутюженный халат с монограммой на нагрудном кармашке, сидел за столом, изредка прерывая выступающих короткими ясными вопросами. Он был доволен и не считал нужным скрывать это. Неудача первого эксперимента оказалась всего лишь следствием халатности дежурного техника. Тупица забыл проверить напайку клемм третьего блока. Что ж, во всяком случае, аппаратура доделок не требует. Бледный до синевы, техник попытался оправдаться, — но Бухенвальд отмел невнятный лепет взмахом руки.
— Об этом, Крюгер, вам придется говорить со штандартенфюрером. Все. А что показывает блок слежения?
Сотрудники были молоды и вдохновенны. Они-то хорошо понимали, под чьим руководством работают. Кандидатуры утверждались лично Юргеном Бухенвальдом и, разумеется, Руди Бруннером. Но штандартенфюрера интересовала главным образом надежность кандидата, профессионализм же во внегласном конкурсе всецело оценивался профессором. Только таланты! И только молодежь. Старикам не постичь благородного безумия, сделавшего возможным воплощение проекта в жизнь. После проверки и утверждения счастливчиков доставляли сюда. И Бухенвальд с удовлетворением отмечал, насколько был прав: молодые люди включались в работу безоглядно, с восторгом. Среди этих ребят в синих халатах Юрген Бухенвальд был богом. Но, как ни странно, ему это оказалось не слишком по нраву.
Ровно в десять заглянул Бруннер, осведомился о самочувствии фрау Бухенвальд. Выслушал жалобу на дурака-техника, нахмурился и пообещал наказать. Профессор поговорил с Руди не без удовольствия: штандартенфюрер вне службы становился чудесным молодым человеком, скромным и почтительным. Во всяком случае, они с начальником охраны неплохо понимают друг друга. Не то, что с сухарем фон Роецки, директором проекта. Тот — просто жуткий тип, у Марты болит сердце, когда она видит его бороду.
Когда штандартенфюрер ушел, профессор приступил к анализу сводки Судя по всему, повторный эксперимент мог начаться в любой момент, и к этому следовало быть готовым. Что-то подсказывало, что ждать осталось недолго, а интуиция гения что-нибудь да значит! И действительно: сразу после полудня на столе мелодично заворковал телефон. Дежурный техник проинформировал о сигнале готовности номер один.
Спустя несколько минут Юрген Бухенвальд занял место у главного пульта. Сотрудники, прекратив разговоры, напряженно следили за показаниями датчиков, заставляя себя не отвлекаться, не смотреть на экран, по которому медленно ползла только что появившаяся в правом верхнем углу точка. Она продвигалась вниз, по диагонали. Профессор — казалось, он один здесь совершенно спокоен — сутулился на стуле, и лицо его было беззащитным и немного смешным. У дверей сипло дышал фон Роецки, спешно вызванный в аппаратную из директорского коттеджа. Он, видимо, бежал, а человеку с его привычками это довольно трудно.
— Профессор… это они? — скрипучий, неприятно-высокий голос.
— Полагаю, да.
— На этот раз… Вы гарантируете?
Бухенвальд досадливо дернул плечом. Бессмысленный разговор. Сейчас он не имеет права отвлекаться. И директор понял, замер у дверей, похожий на статую Одина, в прихожей главного корпуса. Проглотил слова.
— Начинайте отсчет!
— Три. Два. Один. Ноль! — эхом отозвались операторы..
Две белые линии скрестились на экране, поймав в перекрестье ярко-синюю точку. Худая рука легла на пульт и, секунду помедлив, рванула рубильник. “Вот так. Гордись мужем, Марта! Калле, сыночек, спи спокойно под проклятой Варшавой: ты погиб недаром. Твой отец встал в строй и сумеет отомстить за тебя, за тебя и тысячи других немецких мальчиков. Ну-ка, глядите, люди: вот она, история — перед вами. Кто сказал, что ее нельзя изменить? Можно! Если очень сильно любить и очень крепко тосковать…”
V
Высок был погребальный костер отца моего Сигурда ярла, Грозы Берегов. И любимая ладья его, “Змееглав”, повезла героя в дальний путь. Жарко пылали дрова, и в пламени извивались связанные рабы, служившие отцу при жизни вернее других. Достойные, они заслужили право сопровождать ярла, чтобы прислуживать ему и там, в высоком чертоге Валгаллы, где у стен, украшенных золотым узором, ждут викинга, ломясь от яств, длинные столы. Я, Хохи, валландская кровь, поднес факел к бревнам, обильно политым смолой и китовым салом, ибо это — право любимого сына. А в праве же моем никто усомниться не мог, ведь не другому из сыновей отдал меч-Ворон отец, готовясь уйти в чертоги героев И долго пылал костер. Когда же истлели последние головни, собрали мы втроем — я, Эльдъяур и Локи — пепел, отделив его от угольев, и бросили в море, чтобы слился благородный прах со слезой волны.
А люди фиорда, выбив днища бочек, пили пиво, черпая резными ковшами. И, мешая ветру рыдать, пели песни недавних дней, вспоминая по обычаю славу Сигурда ярла. Говорили иные: “Громом гнева был Сигурд для Эйре, зеленого острова. Я ходил с ним там и хороша была добыча”, прочие же подтверждали: “Хороша!”; вновь пили и вновь говорили, в утеху душе отца: “Мы ходили с ним на саксов, страшен был саксам Гроза Берегов!” И полыхали костры вокруг бочек, трещали поленья, прыгали искры — это душа Сигурда ярла пировала с людьми фиорда, радуясь хорошим словам.
Хокон же Седой, скальд, тихо сидел у огня, не теша себя ни пивом, ни сушеной рыбой. Лучшие слова ловил он и укладывал, шевеля губами, в ларец кёнингов 6 : нужно родиться новой саге, саге о Сигурде Грозе Берегов, и в этом долг побратима-песнопевца.
Рекой лилось пиво, падали с ног прислужники, тщась угодить пирующим, и не утихала жажда в утробах, ибо много пива нужно викингу, провожающему своего ярла. И сказал некто, чье лицо не заметил я в пляске искр: “Страхом сердец был Сигурд ярл для жителей Валланда. Ходил я с ним в те края и видел, как покорялись они ему!” И засмеялся сидевший рядом: “Хейя! Все видели: каждую ночь покорялся Валланд Сигурду ярлу!” И смеялись люди фиорда, глядя в мою сторону, ибо мне упреком было сказанное, я же молчал. Ведь тот, кто насмехался, был Хальфдан Голая Грудь, берсеркер 7 , свей родом, вместе с Ингрид пришедший в Гьюки-фиорд. У порога покоев Ингрид спал Хальфдан и сыновей ее он учил держать меч. Никому, кроме ярла, не уступал дорогу берсеркер, прочие же не становились на его пути, зная, как легко ярость затмевает разум Голой Груди и как коротка дорога в палаты Валгаллы тому, кто обратит на себя гнев безумца. Потому не услышал я злой шутки, но понял: не на моей стороне Хальфдан. И верно: сидевшие рядом отошли, сели у других костров, и один остался я. Только Бьярни, сын Хокона — скальда Седого остался со мною, но Бьярни был другом моим со дней короткого роста и вместе со мной разорял птичьи гнезда, когда еще малы для вражды были мы с сыновьями Ингрид. Да, лишь Бьярни не ушел от меня, но что за поддержка юный скальд, когда против Чужой Утробы сказано слово берсеркера?
6
Кёнинг — торжественное иносказание (сканд.). Например щит — луна ладьи, секира — гроза щитов, битва — буря меча.
7
Берсеркер — воин, одержимый боевым безумием (сканд.).