Ветер перемен
Шрифт:
– Нельзя так людей готовить – кто в лес, кто по дрова. Ежели каждый для себя начнет порядки изобретать, то это тогда не армия будет, а махновщина какая-то! – горячился тот самый товарищ Аболин, который шел первым в списке нашей учебной команды.
– То есть раз наставление с нужным делом не сходится, то тем хуже для дела – так, что ли, по-твоему, выходит? – возражал ему другой.
Но способностей к демагогии товарищу Аболину было не занимать.
– Мы, как комиссары, должны понимать, – назидательно вещал он, – что перед нами стоит задача обеспечить дружную спайку новых призывов в Красную армию. А призываем мы молодежь с весьма различным уровнем грамотности, разных национальностей. Некоторые даже не вполне знают русский язык. Так как же тут обойтись без строгой дисциплины, без неукоснительного
Однако и его оппонент оказался не лыком шит:
– Вот ты тут толкуешь о спайке красноармейцев разных национальностей. А что же ты сам, дурила, полез выяснять у заместителя военкома полка насчет его нерусской фамилии? Сам-то ведь Аболин – тоже небось не русского происхождения, наверное, из латышей будешь? И как же тогда насчет твоего пролетарского интернационализма?
Аболин смутился и стал оправдываться:
– Я ведь чисто из любопытства спросил. Имечко-то ведь у него ну совершенно русское – Филимон, – а фамилия какая-то чудная…
Завершали наши занятия показные дивизионные учения. Поскольку собственный кавалерийский полк 48-й дивизии в двадцать четвертом году был переброшен в ТуркВО, на борьбу с басмачами, взаимодействие с конницей отрабатывалось при участии Тверской кавалерийской школы имени Л. Д. Троцкого. Действиями конной батареи школы руководил пожилой, но, несмотря на это, сухощавый и подтянутый преподаватель с шикарными кавалерийскими усами, явно из бывших, одетый в длиннополую кавалерийскую шинель с синими «разговорами». Не выдержав, я полюбопытствовал, кто это, и нашел подтверждение своей догадке. Действительно, это был бывший полковник, по имени-отчеству Сергей Викторович, носивший странную фамилию Агокас, не ассоциировавшуюся у меня ни с какой национальностью.
Когда после учений наша команда плелась к себе в казарму по обочине (строем, в колонну по три – а то как же!), мимо нас поротно, бодрым шагом, с песней топали молодые красноармейцы. До нас доносилось энергичное:
С отрядом флотскимТоварищ ТроцкийНас поведет в последний бой!Следующая рота пела другое, распевное, показавшееся мне до боли знакомым:
Да здравствует Ленин, вождь пролетарский,Троцкий, Калинин и Луначарский!Тут у меня все поплыло перед глазами. Как я мог забыть! Июнь двадцатого года, станция Себеж. Это пели красноармейцы отдельного батальона ВОХР, маршировавшие со станции после выгрузки из теплушек, доставивших их, почитай, от самой линии перемирия с латышами…
Воспоминания, до того прятавшиеся в каких-то дальних уголках памяти Осецкого, вдруг хлынули неудержимой волной.
Глава 12
Станция Себеж
Да, двадцатый год прочно засел в памяти Осецкого. Лихое было времечко, и воспоминания о нем были у него не самые радостные. Однако же стыдиться ему было нечего, и память охотно выпускала все накопившееся в ней на свободу, позволяя мне приобщиться к этому опыту. Воспоминания Осецкого вливались в память моей собственной личности, становились ее частью и воспринимались уже как свои собственные…
Партийная мобилизация в марте двадцатого года стала для меня неожиданностью. Разумеется, в годы Гражданской войны такие мобилизации проводились не один раз, и некоторые мои сослуживцы по Наркомату торговли и промышленности оказались посланы городским партийным комитетом на фронт. Но, закрутившись с делами по организации выезда в Германию для работы торгпредом и переживая срыв этой работы из-за капповского путча, я совершенно не задумывался о том, что партийная мобилизация может затронуть и меня.
«Раз у тебя военного опыта никакого нет, то как партиец со стажем будешь комиссаром. Как раз требуется укрепить войска внутренней охраны Республики», – напутствовали меня в Московском горкоме РКП(б). Решение партии оспаривать не приходится, и вот, получив предписание в Московском военном комиссариате, после долгих мытарств в холодных переполненных эшелонах добираюсь наконец до Смоленска и прибываю в штаб Западного сектора войск ВОХР. Однако комиссарствовать мне не пришлось.
Встретивший меня в штабе начальник Западного сектора ВОХР Касьян Александрович Чайковский оказался членом РКП(б), а потому, в соответствии с приказом Военного совета войск ВОХР от 28 февраля сего года о введении единоначалия в войсках ВОХР, комиссар ему был не положен. Это вовсе не значит, что меня оставили без дела. Безо всякой волокиты в тот же день превращаюсь из несостоявшегося комиссара в помощника начальника Западного сектора войск ВОХР по политической работе.
– Дел тебе хватит, – втолковывал мне Касьян Александрович. – Первым делом – это работа с пополнением. Бойцов не хватает. В батальонах всего по четыреста – пятьсот человек. Одно название, что батальон. В обожд вообще человек по триста.
– Извините, товарищ Чайковский, – вынужден прервать его. – Я ведь еще ни часу в войсках не служил. Поясните, пожалуйста, что это за зверь такой – обожд?
Начальник сектора ВОХР ухмыльнулся с выражением снисходительности:
– Обожд – это отдельный батальон охраны железных дорог. Ладно, не смущайся, осилишь, невелика наука. – Он еще раз улыбнулся, на этот раз скорее ободряюще, и продолжил: – Людей до штатов большая нехватка, да вот не присылают нам пополнения из центра, так что вся надежда – только на мобилизацию местного населения. Но вся штука в том, что ведь Запфронт в том же положении, что и мы, и они, конечно, все, что можно, подгребают под себя. А к нам попадает такой кадр… – Он махнул рукой. – Половина вовсе неграмотные, политическая сознательность на самом низком уровне, далеко не все готовы защищать Советскую власть, а крестьянство очень недовольно продотрядами. По лесам банды дезертиров прячутся, да и настоящие белобандиты есть, хотя всяких батьков у нас не так богато, как на Украине. Да, надо сказать, и среди старожилов наших тоже народ попадается всякий. Нас ведь в девятнадцатом году собирали с бору по сосенке – тут тебе и отряды Продармии, и охрана Главсоли, и железнодорожная охрана, и отряды ВЧК, и из чоновцов кое-кого подкинули. Разный народ, – повторил он, качая головой. – В общем, – закончил начзапсектора краткое посвящение меня в местные обстоятельства, – не откладывая бери все в свои руки. А то запустили мы это направление. Нажми на ликвидацию безграмотности среди бойцов, подтяни кадры политработников, поставь агитацию и пропаганду на должный уровень. Ну разберешься, что к чему. Сегодня устроишься на квартире, тебе в штабе подскажут, куда обратиться, а с завтрева и приступай.
Так начались мои вохровские будни. Штаты политотдела Западного сектора точно так же не радовали своей полнотой, как и штаты боевых подразделений ВОХР. Пришлось мотаться по всему сектору, охватывавшему Смоленскую, Минскую, Витебскую, Могилевскую губернии, выявлять в подразделениях грамотных, политически подкованных красноармейцев и сколачивать из них актив, на который можно было опереться и в политработе, да и просто в ликвидации безграмотности.
Вживаясь в работу Западного сектора войск ВОХР, я так и не разобрался до конца в системе подчиненности. С одной стороны, войска ВОХР подчинялись Наркомату внутренних дел, однако в оперативном отношении они подчинялись также и коллегии ВЧК, которая сама входила в состав НКВД. Но в составе войск ВОХР находились особые отряды, подчинявшиеся местным органам ВЧК непосредственно, хотя особые войска ВЧК формально вроде бы были ликвидированы и влились в восемнадцатом – девятнадцатом годах в состав войск ВОХР. Кроме того, наш Западный сектор войск ВОХР являлся кадровым резервом войск Западного фронта и в оперативном отношении подчинялся также и командзап.
Немалое время пришлось мне уделять подбору кадров для школы младшего комсостава нашего сектора, да и занятия в этой школе время от времени надо было проводить самому. Проведение политдокладов в подразделениях было постоянной составляющей моей работы. Хотя я очень плохо схожусь с людьми, и контакты с теми, кто еще не был знаком мне прежде, из-за этого крайне затруднены, партийный долг заставлял вести и индивидуальные беседы с красноармейцами. Без этого трудно было прочувствовать, чем дышит солдатская масса, и правильно построить политическую агитацию.