Ветер перемен
Шрифт:
– Кажется, все на сегодня? – с надеждой интересуется он у секретаря. Тот кивком указывает на мою скромную персону. – Что там у вас? Только коротко! – сдерживая раздражение, спрашивает Феликс Эдмундович.
Надо как-то его зацепить, иначе прием отложится и каковы будут последствия – предугадать невозможно. Ведь Лида уверена, что меня «пасут».
– Показания.
– Какие показания? – Мой начальник немного сбит с толку.
– Мои. Собственноручные.
Эти слова заставляют председателя ОГПУ моментально подобраться.
– Пройдемте в кабинет, – коротко бросает он.
Без обычного обмена приветствиями прохожу вслед за Дзержинским к письменному столу, достаю из портфеля исписанные мной листы бумаги и протягиваю ему. Кстати, по поводу собственноручно написанного
Феликс Эдмундович погружается в чтение. Первый вопрос, который он задает, оторвавшись от моих бумаг:
– Вы тут упоминаете вещдоки. Где они?
– Пожалуйста. – Достаю из портфеля книгу, письмо, вложенное между двумя листами бумаги, и снимаю с руки часы. Все это водружаю на стол: – Вот письмо, вот книга, которая использовалась в качестве тайника для его перевозки, – видите, тут форзац отклеен, а это те самые часы, которые упомянуты в письме.
Дзержинский внимательно читает записку, осматривает предъявленные ему предметы, вновь обращается к письму, но я прерываю исследовательский процесс словами:
– Но это еще не все.
– Не все? Что еще? – Председатель ОГПУ вскидывает голову.
– Считаю своим долгом поделиться некоторыми версиями, которые требуют проверки. Нельзя исключить, что это поможет облегчить расследование.
– Что же, поделитесь своими версиями. – В голосе Дзержинского чувствуется некоторый скептицизм, но в то же время он не хочет упускать возможности получить какие-нибудь дополнительные зацепки.
– Куда шли курьеры с часами и запиской? – начинаю с вопроса. – То, что это курьеры, а не простые бандиты, думаю, очевидно. В Ригу, к Ганецкому? – При упоминании Ганецкого Феликс Эдмундович чуть дергает бровью. Для него-то псевдоним Машинист никакой загадкой не является – они тесно контактировали с Ганецким в подполье, во времена СДКПиЛ. Но вот то, что и мне известен владелец псевдонима, не оставило его полностью равнодушным. – Нет, Ганецкий только должен был помочь добраться до Таллина, безо всякой информации о поручении курьера. А вот в самом Таллине – к кому должен был пойти курьер? Неизвестно. Неизвестно даже, там ли находился адресат записки. Правда, вариантов у курьера в Эстонии было немного, и можно попытаться их вычислить… – Делаю небольшую паузу – не для театрального эффекта, а просто чтобы перевести дух. Устал к концу дня: ведь со вчерашнего утра весь на нервах.
Краткая передышка позволила мне повнимательнее разглядеть своего собеседника. Он не просто устал. Лицо осунувшееся, глаза покрасневшие, явно от недосыпания, кожа бледная. Однако элегантный штатский костюм сидит на нем как влитой и выглядит так, будто только что из-под утюга. Белая сорочка тоже совершенно свежая, и галстук аккуратно повязан и нисколько не сбит на сторону. Но отвлекаться не стоит. Надо продолжать:
– Мне достоверно известен только один канал, по которому утекали золотовалютные ценности на Запад в двадцатом году. Это канал, обнаруженный по делу Гохрана, – Александрова, Пожамчи, Шелехеса. Курьер, представляющий группу, также сплавлявшую ценности на Запад, весьма вероятно, пользовался и тем же каналом. И это выводит нас на фигуру тогдашнего торгпреда в Эстонии Гуковского, к сожалению, покойного. Кстати, я не говорил бы о деле Гохрана исключительно в прошедшем времени. – И опять вижу едва заметную мимику на лице Дзержинского как реакцию на эти слова. – Возможно, утечки оттуда шли не только по вскрытым в двадцать первом году каналам. Поскольку в расхищении фондов Гохрана участвовали высокопоставленные лица, под прикрытием крайне небрежно документированной выдачи ценностей этим лицам к гохрановскому источнику мог присосаться кто-то еще.
– Кто же, по-вашему? – Феликс Эдмундович не очень-то доволен сказанным мною. – Вы думаете, что следствие нами не было доведено до конца?
– Не мне об этом судить, но состояние отчетности в Гохране тогда было таковым, что даже определить объемы выдач ценностей по запискам «сверху», а также установить точные размеры хищений, произведенных оценщиками, было попросту невозможно. Тут главный вопрос в другом…
В этот момент на столе Дзержинского требовательно звонит телефон, заставляя меня напрячься от неожиданности. Хозяин кабинета снимает трубку, и я слышу половину диалога:
– …
– Добрый вечер.
– …
– Непременно!
– …
– Нет, не сейчас. Завтра с утра, в Управлении.
– …
– До свидания. – И телефонная трубка возвращается на место. – Так в чем же вы видите главный вопрос? – настойчиво спрашивает председатель ОГПУ, не упуская нити прерванного разговора.
– Кто в Советской России мог организовать до начала двадцатого года широкомасштабный вывоз золотовалютных ценностей за рубеж и размещение их в швейцарских банках? Белые? Не в нашем случае, ибо курьер использовал связи среди советских работников. Коминтерн? Нет, ибо для таких операций у него были собственные «окна» за границу, и не было необходимости устраивать авантюру с прорывом под прикрытием вылазки «зеленых». Мы имеем дело, вероятнее всего, с конспиративной группой в нашей среде, но такой, которая не могла воспользоваться «окнами» и «тропами», организованными, например, Коминтерном или ВЧК, – показываю на своего собеседника пальцем.
– К чему вы клоните? – Дзержинский начинает проявлять нетерпение.
– Мне известна только одна группа, которая подпадает под указанные признаки. Возможно, могут найтись и другие, но мне известна только одна, и то – предположительно. Можно назвать ее остатками группы Свердлова, – пристально слежу за реакцией своего собеседника.
– При чем тут Яков Михайлович? – Феликс Эдмундович мрачнеет. Знает что-нибудь не слишком приятное? Или недоволен утечкой сведений? Все возможно…
– Сам Яков Михайлович, вероятно, тут как раз ни при чем, – спешу немного успокоить Дзержинского. – Но история, как мне известно, приключилась такая. В восемнадцатом году, когда Советская Россия съежилась до одной двенадцатой Российской империи, Политбюро поручило Свердлову организовать за рубежом условия для нелегальной работы на случай нашего поражения в Гражданской войне. Была создана группа, которая готовила в Европе конспиративные квартиры, подложные документы, счета в иностранных банках. К двадцатому году надобность в этой работе отпала, и вся налаженная конспиративная техника вместе с валютными фондами была передана Коминтерну.
Есть у меня, однако, подозрения, что некоторые участники этой группы могли оказаться нечисты на руку. Вероятно, именно они после передачи конспиративных каналов под контроль коминтерновским товарищам как раз и вынуждены были импровизировать с посылкой курьера через границу.
Условия нелегального вывоза ценностей за границу и реализации их там были таковы, что строгой финансовой отчетности по таким операциям в принципе не могло быть. Кроме того, сам Яков Михайлович умер в девятнадцатом, погибли от тифа или в Гражданской войне и некоторые товарищи из его группы. Так что концы тут отыскать крайне трудно. – После столь напряженного монолога мне вновь требуется передышка.
– Откуда вам известно о поручении Политбюро? Это ведь совершенно секретное решение! – Голос Феликса Эдмундовича стал жестким.
– От самого Старика, – небрежно пожимаю плечами. Блеф? Да, тот же блеф, что прокатил с Троцким. А ты поди проверь! – Я узнал о готовящейся операции даже раньше, чем Свердлов. В наше поражение мне не верилось, но следует считаться с неизбежными на войне случайностями. Поэтому посоветовал Ильичу поручить это дело группе молодых образованных товарищей, владеющих языками, но практически неизвестных по своей работе в партии, поставив их под негласный контроль ВЧК. Ведь если строить конспиративную технику на старых партийных связях, то за эту ниточку в первую очередь и потянут. Мне тогда показалось, что он согласился. Однако, – вздыхаю, – в Политбюро решили иначе. И по составу группы, и по методам контроля – тоже.