Ветер перемен
Шрифт:
Дзержинский встречает мои слова то ли с недоверием, то ли даже с каким-то подозрением. Ожидаемая реакция, и ее надо преодолеть:
– Теперь, Феликс Эдмундович, из моих отношений с Владимиром Ильичом уже можно не делать особой тайны. Была у нас договоренность, еще до войны, что внешне мы с ним порываем отношения – даже ссору в Брюсселе для этого разыграли, – а на самом деле он будет использовать меня для анализа острых ситуаций, чтобы иметь взгляд человека, так сказать, со стороны. И, как видите, – на моих губах появляется усмешка, – нашей конспирации никто так и не раскрыл.
– Хорошо,
– Разумеется, – киваю ему в ответ. – Остаются еще два принципиальных вопроса. Первый – кто автор письма? Мне известен человек, который подходит под имеющиеся признаки. Он был связан с зарубежными финансовыми операциями тогда, когда было написано это письмо, – и связан с ними до сих пор. Сейчас он возглавляет ARCOS Banking Corporation Ltd. Его партийный псевдоним совпадает с подписью автора письма – Андрей. Это – Александр Александрович Квятковский.
– Квятковский? – переспрашивает мой начальник. – Вы, случаем, не из-за своих личных конфликтов в Лондоне хотите приплести его к этой истории?
Гляди-ка, он и такие детали в уме держит. Да, «железному Феликсу» палец в рот не клади.
– Действительно, у меня с ним сложились очень плохие отношения – зачем отрицать очевидное? – и, полагаю, не без оснований. Однако я не собираюсь его никуда приплетать. Считаю лишь, что совокупность обстоятельств располагает к тому, чтобы эта версия была проверена, и только.
– Приму к сведению, – откликается Дзержинский. – Ну а второй принципиальный вопрос?
– Нужно исходить из того, что группа, вывозившая ценности на зарубежные счета, действует и сейчас…
Председатель ОГПУ тут же перебивает меня:
– У вас есть основания так считать?
– Есть, – уверенно заявляю в ответ. – И единственный способ раскрыть эту группу, как мне представляется, – провести тщательнейшую проверку всех лиц, причастных к работе с золотовалютными ценностями там, где расходование соответствующих фондов по объективным причинам сопряжено со слабой степенью контроля. Мне известно несколько таких фондов. Во-первых, это фонды Коминтерна. Слишком много свидетельств, что эти фонды часто используются не по назначению. Во-вторых, фонды Особого валютного отдела Наркомфина, который занимается операциями на «черной бирже» и нелегальными операциями на зарубежных биржах. И в-третьих, фонды, которые создаются ОГПУ и, не исключаю, также и РУ РККА путем реализации за рубежом конфискованных ценностей. Те крайне подозрительные и нелепые методы, к которым прибегал Михаил Александрович Лурье для реализации бриллиантов в Берлине, не могут не натолкнуть на подобные мысли.
Дзержинский явно раздражен тем, что я лезу во внутренние дела его ведомства, и приходится немножко подсластить пилюлю:
– Впрочем, не исключаю, что фигура «жадного и неразборчивого в средствах» Лурье всего лишь ширма для какой-то совсем другой операции. Тогда мои подозрения отпадают. Но все-таки даже и в этом случае – работа слишком топорная, а часть ценностей может уплыть на сторону, – недовольно качаю головой.
– А почему вы сообщаете о делах двадцатого года только сейчас? – «соскакивает» Феликс Эдмундович со щекотливой темы.
– Тогда, во время стычки с бандитами, я заработал серьезную контузию. Револьверная пуля ударила в голову – по касательной, но мне и этого хватило. Очнулся лишь на короткое время и едва смог разобрать обрывки разговора. Кроме того, после контузии было плохо с памятью, и по горячим следам вспомнить почти ничего не удалось. А сейчас, в самом конце военных сборов в Сорок восьмой дивизии, услышал, как красноармейцы песню поют – ту же самую, что пели в тот день. И вот как будто плотину прорвало: воспоминания хлынули одно за другим.
– Так, так… И все-таки, Виктор Валентинович, – с нажимом говорит Дзержинский, – что заставляет вас полагать, будто группа валютчиков продолжает действовать?
Да, в хватке ему не откажешь. Ничего не упускает.
– Дело в том, что у меня имеется и еще один стимул, чтобы получше вспомнить ту давнюю историю. На меня идет охота. Вы думаете, мне очень улыбается уже целый год каждый день с собой пистолет таскать и думать: а не вылетит ли вот из того или из этого темного переулка пуля? Очень хотелось понять – из-за чего такая напасть. Теперь понял. Только охотники сменились. От прежних при удаче я сам мог отбиться. А нынешних я даже обнаружить не могу.
– Не можете? – Феликс Эдмундович едва заметно, почти одними только глазами, улыбается. – Так у страха глаза велики. Фантазия разыгралась, а?
– Две перестрелки и ножевое ранение – фантазия? – с возмущением реагирую на его предположение. – Да и не грохнули меня до сих пор только потому, что, похоже, я им живой нужен. Другое дело, что сейчас слежка вдруг стала вестись на хорошем профессиональном уровне, и стоит мне заподозрить в ком-то топтуна, как он тут же исчезает. – Про то, что это подозрения Лиды, и про нее саму предпочитаю умолчать. – Если бы такое было один раз, можно было бы списать на разыгравшуюся фантазию. Но – увы! Дело серьезное.
– Да, назадавали вы нам задачек, Виктор Валентинович… – Сейчас передо мной вновь сидит измотанный работой, донельзя усталый человек. – Будем разбираться.
Разговор вроде закончен, но мне кажется, что я упустил нечто важное. Бросаю взгляд на Феликса Эдмундовича и хлопаю себя рукой по лбу:
– Вот же, чуть не забыл!
– Что еще? – устало спрашивает глава ОГПУ.
– Нитроглицерин! Помогает?
Лицо Дзержинского чуть светлеет.
– Вы знаете, помогает… Даже не ожидал. Спасибо вам!
– А врачи не возражают?
Феликс Эдмундович вяло махнул рукой:
– А! Говорят: раз помогает, то принимайте.
Пожав протянутую на прощание руку, я покидаю кабинет – и только тогда начинаю ощущать, как я сам измотан. В коридоре, у дверей приемной вижу Лиду, молча подпирающую стену.
– Давно меня ждешь? – обеспокоенно спрашиваю ее.
– Не больше часа, – беспечно бросает она.
– Могла бы и домой пойти…
– И не мечтай! А тебя кто проводит?
Вот, дождался! Не я девушку домой провожать буду, а она меня!