Ветер переменных направлений

Листая свои старые, совсем не литературные записки, я вдруг наткнулся на пометку «Рыбколхоз 84–87 гг.», и вспомнилось…

Капитанские шевроны в ту пору мне уже не светили даже издали. За десять лет после мореходки я стремительно скатился из торгового флота в большой рыбный флот и, наконец, занял «уютную нишу» в рыболовецком колхозе. Нашел себя, ибо ниже некуда… Эта повесть – то ли фарс, то ли драма нашей жизни накануне «большого взрыва» девяностых. Вы, читатель, сами определитесь по прочтении. В нынешнем мире фальшивых улыбок и незнакомых соседей мне захотелось с кем-то поделиться, немного посмеяться. Вам, быть может, всплакнется. Мы разные.

Описываемые

ниже события частично имели место как факт и происходили в течение трех лет на разных колхозных пароходах и в разных экипажах. Я в своем повествовании сжал их по времени до месяца, собрал своих героев в одну команду, и получилось то, что получилось. Я оберегаю вас: в повести присутствуют сцены умеренного употребления алкоголя и легкого насилия, но не такие, чтоб содрогнуться от омерзения. Жить в то время мне было бы трудно, если бы не было смешно. Чтобы у вас не сложилось превратного мнения о людях моей профессии, еще раз подчеркиваю: эти события происходили в течение трех лет. Иной «читатель» за неделю накуролесит больше, чем все мои друзья за три года. Мы были продуктом своего времени и ничем не отличались от береговых, если только тягой к странствиям.

Естественно, быть первым читателем я доверил лучшему другу – жене. Она, мой оберег и совесть на этой земле, прочитав сие, долго и пристально смотрела на меня, как будто вновь открывала для себя незнакомого человека, затем тихо произнесла:

– Ужасно…

Я растерялся:

– Это приговор? Бездарно или тема ужасна?

– Неужели это было?..

Я уже смутился, начал скоморошничать:

– Фантазии художника… хе-хе… искрометный юмор… – Но, заглянув в ее глаза, в тысячный раз упал на дно колодца и молвил: – Концентрированно, конечно, но… пятьдесят на пятьдесят.

Ее глаза стали печальны.

– Знаешь, раньше мне казалось, что я умею читать твои мысли, понимать с полувзгляда. Столько лет прошло – и вот итог: я совсем тебя не знаю. Не знаю твоей жизни там, без меня. Ты уходил на полгода, на год, и мы были вместе только порознь. Возвращался – мы радовались и, как все сначала, долго привыкали друг к другу. Ты что-то, конечно, рассказывал, но я все пропускала мимо ушей, а сейчас читаю и не могу представить…

Я поцеловал ее.

– Это все мои выдумки…

Вот таким был первый, самый важный для меня отзыв.

И еще. В морской профессии нельзя без ненормативной лексики – это обиход. Но я, щадя ваш нежный слух, сократил ее до ласкового минимума там, где по-другому невозможно выразить мысль или ситуацию. И последнее. Судите автора, но не судите строго моих героев, их лучшие качества остались за строкой, и это еще предстоит описать.

Позвольте маленький экскурс в специфику рыбной отрасли Прибалтики середины восьмидесятых. Новейшая история. Далё-око от Риги… Уютный городок, почти поселок, раскинулся на обоих берегах реки, прямо на выходе в море. Местное время бежит неторопливо и размеренно, а жители сыты, спокойны и радушны. Впрочем, как и в любом общежитии, порой здесь вскипают нешуточные страсти, но об этом ниже. Основа жизни – рыболовецкий колхоз. Десятки подобных колхозов разбросаны по Балтийскому побережью, их траулеры ловят рыбу в Западной Африке, Баренцевом море и балтийских водах. Никакой зависимости, все в себе: добротный флот, автопарк, береговые холодильники, рыбоперерабатывающий комплекс, включая производство шпрот. Со сбытом продукции тоже никаких проблем – рынок необъятной страны у твоих ног. И текут денежки рекой… Куда текут? А это уже не ваше дело – колхоз, как и религия, отделен от государства. Но если с культом в стране все более или менее ясно, то рыбколхоз – мутная вода. На рыбколхозах сидит широким мозолистым задом республиканский Рыбакколхозсоюз, цель которого – выбивать деньги у московских лохов на развитие «лица Союза» с бутылкой рижского бальзама или эстонского «Вана Таллина» (в зависимости от республики). Чем оказалось это «лицо» несколько лет спустя – вопрос риторический. Рэсэфээровский рыбак-колхозник из Калининграда или Новой Ладоги много мельче – нет у них океанских траулеров, только ржавые балтийские тралботы. Расценки на рыбу ниже, средств меньше, а Москва только отсасывает, но не больно жалует: свои потерпят, если доживут, коммунизм-то будет для всех одинаков.

Социум: трехэтажные «не»-многоквартирные дома (выше тяжело подниматься), цветы в подъездах, частный сектор – рыдаю от зависти! Ну, полный… рассадник социализма и счастливый конец долгой дороги в дюнах! «Да это же коммунизм!» – воскликнете вы. И я отвечу: «Да! Почти». Но кому-то надо и в море ходить. Нет, местных на колхозном флоте много, но колхозу удобно держать чужих: у своих шире глаза, длиннее руки, уши и языки. Вот тут-то и появляемся мы, морские спецы со всей Латвии и дальше. Мы – летуны, столь нелюбимые в стране, но трудимся на совесть. Приезжих работников здесь по-своему любят, но, по единому мнению, нас лучше подвозить из-за пределов оазиса прямо к пароходу и так же после рейса вывозить. Транзитом, чтобы не появилось мысли осесть. Такие идеи у рабсилы, конечно, возникают, и тогда она задает вопросы, которые остаются без ответов. А так прописка по отделу кадров: получи зарплату и валяй к себе «на Колыму». У меня – семь сотен километров до дома.

Электричка вылетела на железнодорожный мост, и из окна вагона открылась картина колхозного порта. Я увидел мой пароход, ошвартованный у причала. Рядом на берегу стояли автокран и грузовики со снабжением, а на палубе копошились люди. Погрузка шла полным ходом. Вот и закончился мой короткий отпуск, я взглянул на часы – до выхода в море оставалось пять часов, и, кроме посещения отдела кадров, дел на этой земле больше не было.

«РР четыре ноля» (название) – старый, еще клепаный траулер немецкой постройки, переделанный под баночник. Ровесник середины века – мой ровесник. При длине в тридцать семь метров он вмещает все необходимое для жизни и работы восемнадцати человек: крохотные палуба, рыбцех, кают-компания, собачьи будки кают… Ходовой мостик в интерьере: огромный штурвал, одноногий радиолокатор «Донец» и машинный телеграф со звонами. Толкнешь ручку телеграфа от себя, зазвенело: дрынь-дрынь-дрынь – малый ход вперед! В машине подтверждают: дрынь-дрынь – малый вперед! Поехали… Мы прямо в море принимаем рыбу от колхозных траулеров и катаем банки пряного и иного посола, полный груз – сорок тысяч – и домой. Работа не пыльная, но до упаду, ведь чем быстрее выполним задание, тем быстрее будем в порту и, что маловероятно, станем лично богаче.

Здесь и собрались мои герои – разные по характеру, национальности, уровню развития и взглядам на жизнь. Общий портрет нашей команды прост, что ни кадр, то личность. Одни, и я в их числе, приезжающие, чей пик больших пароходов, личных амбиций и карьеры уже пройден, часто не в силу собственной слабости, а по причине непреодолимых препятствий, созданных Системой. Это дно, днище, и с этим надо жить. Другие, местные или иные – смесь профессионалов и случайных. Сегодня – на пароходе, завтра – на заводе, в поле… Для них это обычная рутина, тщетные поиски длинного рубля. Ну, друзья! Дрынь-дрынь-дрынь – малый вперед!

Я – редкий человек, детские мечты которого обратились в реальность и не случилось горечи неправильно выбранного пути. Меня тянет к себе морское железо, и по возвращении на пароход всегда кажется, что именно сейчас должно произойти что-то хорошее, необычное, но это чувство быстро проходит. И десятилетия проходят, а не сбылось. Три дня дома пролетели одним мигом, не успел и нацеловаться со своими, а уже пора. Я выскочил из вагона, миновал красного кирпича православную церковь николаевских времен, на закрытых воротах которой подвешен заскорузлый кирзовый сапог – пьяная хохма местных безбожников. Своей красотой наш храм выигрывает у рядом стоящей лютеранской церкви. Два разных стиля – Праздник веры и Чопорный аскетизм. Я – атеист, но новгородец и знаю толк в церквах. Откуда вообще здесь русская церковь? Русские тут не живут… Ладно, это потом. Солнце заливало все вокруг теплым светом, и я, измученный долгой ночной дорогой, как-то встряхнулся и повеселел. Ну какая может быть усталость?! В правлении колхоза меня ждет пустая формальность – получить направление на судно. В отделе кадров духота, пяток издохших мух рассыпаны по столу начальницы, одна еще шевелит лапками, но обречена. Эта нехилая дама с лукавым взглядом вдобавок ко всем своим добродетелям еще и партийный секретарь. Пока не Генеральный, но исправно работает локтями. Она растет над собой и заочно учится в высшей партшколе, которая кует для Советской Прибалтики свои, исключительно качественные партийные кадры. Там, в этой школе, ее подруга, некая Галя (или Даля?) – заведующая. За другим столиком, у окна, уложив зачехленный бюст на груду «личных дел колхозника», раскорячилась на стуле жирная просто «специалистка по кадрам». Широко разевая рот, она таращит в угол сонные глаза и едва шевелит жабрами. Жарко!