Ветер в лицо
Шрифт:
— Эх, ты, голова садовая, — набрасывался он на Никиту Торгаша, который чаще всего вступал в спор с руководителями курсов. — Ты что, первый год у мартена стоишь?.. Заднюю стену надо заправлять во время кипения предыдущей плавки. Переднюю — в период прогрева шихты. Тебе по графику на заправку доломитом дается тридцать минут, а ты таким образом сможешь ее провести за двенадцать. Восемнадцать минут — это тебе не полынь-трава... Потом на завалке шихты минут тридцать можно экономить.
— А что же это получится, если весь цех будет скоростным?.. Тогда нормы поменяют, да и только. Не может государство всем премиальные платить, — пел своё Торгаш.
— Ты действительно Торгаш, — мрачно обрывал его Сахно. — Твои предки, видимо, торгашами были. В наследство и к тебе прилипло.
— А ты моих предков не трогай. Предки здесь ни при чем.
— Как ни при чем? — Упрекал Сахно. — Думаешь, как на «Победе» ездишь, так далеко от них ушел?.. Не наш дух от тебя чувствуется, Никита. А государству, может, выгоднее всему рабочему классу премиальные платить. Может, это уже не премиальные были бы...
— Значит, без премиальных?.. Какой же ты бессребреник!.. Знаем таких. Только хвастают, — не сдавался Никита.
— А какая разница, премиальные это или, может, вдвое повышенный заработок?.. Или цены вдвое снижены... Не все ли равно? Разве не в твой карман падает?.. К тому идет, Никита.
— Правильно! — Поддерживал Сахно Гришка Одинец. — К тому идет. Тот, кто боится ломать устаревшие нормы, — консерватор.
— Это я — консерватор? — Вспыхивал Торгаш. — А ты — лейборист. Знаю, кому угодить хочешь. Некоторым рекордсменам. Тебе это выгодно.
Пока кипели эти споры, Коля успевал на черной доске, сделанной из квадратного листа стали, наметить новые графики зависимости плавления от продолжительности завалки. Поворачивался к сталеварам, молча выжидал, а они постепенно прекращали свой диспут и, покорные его взгляду, склонялись над тетрадями.
— Опять школьником себя чувствуешь, — бормотал Торгаш.
— Так чего же ходишь? Никто не заставляет, — улыбался Сахно.
— Все ходят, и я хожу...
Георгий Кузьмич садился за свой столик, продолжал «руководить», а Коля пытался попроще объяснить сложные процессы скоростного сталеварения.
Вера иногда подглядывала в замочную скважину, краснела от волнения и удовольствия, радовалась за своего возлюбленного. Такой молодой, а видишь, как умеет завоевать авторитет!..
Когда они вдвоем с Колей приходили к Кузьмичу, Марковна не знала, куда их посадить и чем их угощать. Влюбленными глазами смотрела на обоих, вспоминала свою молодость, сожалела, что она пришлась на тяжелые годы. Ей нравилось, как Вера держится, как она одевается, с каким уважением и любовью относится к своему мужу.
— Хорошая пара! — Говорила она Кузьмичу. — Жаль только, что без свадьбы поженились. А ты не знаешь, годовщину будут справлять?..
— Не знаю, — удивленно отвечал Кузьмич. — А тебе погулять на старости захотелось?
— Не то, чтобы погулять... Подарок им сделать хочется. В обычный день — ни с того, ни с сего. Праздничный подарок всегда дороже.
— Что же ты им подаришь?
— А вот посмотри, — Марковна подняла крышку сундука. — Разве плохая корсетка?.. Я ее так ни разу и не надела. Таким уж было мое девичество.
— Да ты что, старая?.. Для чего же ей корсетка?
— А у них теперь самодеятельность. Нет-нет, да и пригодится.
— Разве что так... Для сцены. Тогда можно.
Гордый и Коля с Верой навещали директора завода. Коле было приятно, что Вера знает, какой для кого подарок лучше. Горовой — уже немолодой, вдовец, так для него самое приятное то, что как-то напоминает женскую заботу. Она подрубила и вышила несколько платков, а в цветочном магазине подобрала такой красивый букет, который, видимо, никто ему не принесет, потому что для этого надо иметь изящный Вериных вкус.
После бракосочетания с Колей Вера забыла и думать о Солоде. Зачем ей Солод, когда у нее есть Коля.
Как-то Иван Николаевич встретил ее в тихом, затененном деревьями закоулке.
— Ну, что же, Вера?.. Вас можно поздравить.
— Можно, — коротко и сдержанно ответила она.
— Вы выполнили нашу условие. Вышли замуж за мальчика. Это хорошо.
Вера посмотрела на него. Все-таки правда. И здесь она не отступила от его советов. Странно, почему этот человек имеет над ней власть? Так можно поверить, что ты — маленький лягушонок, а он — уж. Кому не бывало страшно наблюдать, как маленький, нежный, зеленоватый лягушонок скачет в разинутую пасть змея, неподвижно расположившегося под гнилым пнем и только властно поводящего глазами? Лягушонок сопротивляется, пятится, но скачет, будто уж тянет его к себе на невидимой ниточке. Вера вспомнила свою статуэтку — бронзовый змей обвивает голую женщину. Она ужаснулась этой ассоциации. Нет, надо любой ценой вырваться из-под его власти.
— Я не думала ни о каких условиях, когда выходила замуж. Я его любила раньше, чем познакомилась с вами. И вы здесь не играли никакой роли.
— Вы думаете, что ваши слова меня обижают? — Саркастически улыбнулся Солод. — Нисколько. Я хорошо знаю, кто по какому кругу ходит.
— О каком круге вы говорите?..
— О волшебном, Вера. О том, с которого вы не сойдете.
Солод смотрел на нее такими глазами, что она чувствовала себя перед ним бессильной, растерянной школьницей, не выучившей урок. Нет, бежать, бежать от него!.. Ее Коля лучший, чистый, честный. И она рядом с ним стала и честнее, и лучше. Ей нужно только Колино сердце. Надо только побеспокоиться, чтобы чья-то рука не порвала этого единства, не поставила между ними какое-нибудь препятствие.
— Иван Николаевич, — тихо сказала Вера. — Давайте не будем вспоминать о том, что было. У вас есть Лида. Она сейчас беременна. Вы скоро будете иметь ребенка. Что вам еще надо?..
— Хорошо, Вера, — серьезно сказал Солод. — Останемся друзьями. Но не следует забывать друг друга. Если понадобится помощь, знайте — на свете есть Иван Николаевич, очень хорошо к вам относящийся. Вы согласны на такое условие?
— Согласна.
Больше они не встречались. Вере было легко от того, что она чиста душой перед Колей.
35
Комплексное соревнование увлекло людей потому, что было предметным. Если раньше некоторые сталевары пытались переложить свою вину на шихтовиков, шихтовки — на железнодорожников, железнодорожники на копровиков, то сейчас ничего подобного случиться не могло. Каждая заминка в подаче шихты была чрезвычайным происшествием, мартеновцы придирчиво докапывались до причин и тотчас же находили виновных. Сталевары были довольны новой формой соревнования. Они получали возможность контролировать свои службы обеспечения. Теперь не надо было идти в заводоуправление, чтобы пожаловаться на кого-то, — только появлялся на шихтовом дворе Гришка Одинец или Владимир Сокол, как к ним навстречу выходил сам начальник, объяснял причины заминки, как будто они были не подручными, а уполномоченными министерства.