Ветер в лицо
Шрифт:
Долгую жизнь прожил Сидор. Вырастил и он сына. Топтал босыми, окровавленными ногами кулацкие тока, чтобы заработать мальцу на сапоги. И никто не может сказать, что его Макар не имел сапог на праздник. Учил сына — праздник закончился, разувайся, сапоги вешай в доме на колышек, на самом почетном месте. Разве есть лучшее украшение для дома, чем хорошие хромовые сапоги?.. А сам, как и раньше, ходил босиком. Ничего, не большой пан. Разве ему привыкать? Только бы сыну не пришлось ходить без сапог. Может, и он когда-то вспомнит отца и справит ему на старость сапоги?
А когда подрос Макар, — отдал его к сапожнику. И каким же он был счастливым, когда сын принес ему пошитые собственными руками настоящие юфтевые сапоги!.. Это было лет сорок назад, когда Макар был почти подростком. С тех пор Сидор не ходил босиком — сын приучил его ходить обутым даже в будни. Только не изменилась у старика давняя привычка — вешать сапоги в доме, на почетном месте. Живя у Макара, он никак не мог понять, почему нельзя вешать сапоги над кроватью, над самой головой? Разве он позволит себе зайти в дом в грязных сапогах? Чистые они, чистые... Он даже обижался на Катю — не понимает она жизни. Не понимает, что у человека есть две мечты, две святыни — хлеб и сапоги. Кто же посмеет держать под кроватью хлеб? А сапоги, значит, можно...
Как только Макар Сидорович пошил ему новые сапоги, старик уже не мог усидеть в городе.
— Пойдем, Макар. Пройдемся. Проведешь меня. Может, последние ношу.
— Папа, — уговаривал его Макар Сидорович. – Да близкий ли это путь? Давайте я вас подвезу.
— Э-э, нет. Пятьдесят верст — это не дорога.
А когда сын начал настаивать, — старик обиделся:
— То счастье, что легко достается, — не счастье. Твой дед перед смертью в Киев пешком ходил. — А потом добавил, хитро прищурившись: — Да ты что, с отцом стесняешься пройтись? Спрятать хочешь в свой блестящую ящик на колесах? Чтобы люди меньше видели. Да?..
Макар Сидорович понял, что ему не переубедить старика. И вот они заночевали на берегу Днепра, как ночевали когда-то паломники, идя в Киев.
— Чего не спишь, Макар? — Спросил старик. — Песок теплый. Ложись, кости погрей.
— Не хочется спать, папа. О своем думаю.
— Меньше думай. А то как бы голову не испортил... Знал я одного очень грамотного человека. Как он той грамоте умел! Как напишет бывало, так те буквы, что хмель, вьются. Писарем в волости служил... А вот же таки испортил голову. Голым по селу ходил. Собственного черта искал. Всем хвастался, что у него есть собственный черт... Смотри, Макар.
— Ничего, папа. Я чертей не боюсь, — улыбнулся Доронин.
— Да оно как-то меньше о них слыхать теперь. И чего бы это?..
— Подохли, — ответил Макар Сидорович. — Люди стали лучше. Меньше тех, кого можно на сковородке жарить. На нашей земле, конечно.
— А может, потому, что теперь сковородкой не испугаешь? — Серьезно спросил старик. — Что для вашего брата горячая сковородка или котел со смолой? Детские игрушки. У вас не такие котлы, да и то не боитесь. А мне страшно было... Радостно и страшно. Смотрю и думаю — рай или ад? Но только не ад, а пожалуй, рай. Стоит с кочергой, его искрами со всех сторон осыпает. Как сияние на Николае-чудотворце. Святой и все. А потом тот святой как захохочет, как скажет слово... Словно казак с Хортицы. Тогда уже и на черта похож. Того и гляди, чтобы той кочергой не задел за ребро да в котел не бросил.
— Да, — смеялся Доронин. — Работа у нас горячая. И люди горячие.
— Поэтому, наверное, и чертей меньше. Жарко стало. Разбежались. А раньше спасения от них не было. Куда ни пойдешь — везде тебя черти подстерегают.
На воде у ивы что-то захлюпало. В синеватой дымке между кустами поднялась высокая фигура.
— Свят, свят, свят, — перекрестился Сидор... — Сгинь, нечистая сила!
— Что вы, дедушка? — Засмеялся рыбак, подходя к костру. — Я, может, чистейший человек в мире. День и ночь в воде кисну. Закурить нет, товарищ? — Обратился он к Макару Сидоровичу.
На рассвете старому захотелось арбуза. Арбуз лежал в сумке. Начали искать нож. Где же он запропастился? Доронин пошел к рыбакам. Но их не так-то просто найти. Кусты густые, ивы ветвистые, дуплистые. Подошел к воде, пригнулся. Увидел над водой удилище. Раздвигая руками влажные от росы лозняки, пошел вдоль воды. Солнце еще не взошло, но небо и вода уже порозовели. На самом горизонте из воды поднимались в небо розовые мечи. Облака зарделись, что девушки, увидевшие красивых парней. А может, и правда сейчас выйдут из воды двенадцать сказочных великанов? Может, они подняли над водой свои богатырские мечи, а сияние вокруг — от их золотых щитов, которые также вскоре появятся над поверхностью воды? Вон уже поблескивает округлый кончик щита. Он становится все больше, больше...
Какой же красивый, какой богатый этот мир! Жить бы и жить, не зная ни старости, ни смерти. И неудивительно, что отцу так захотелось пройтись по днепровским берегам, подышать свежим ветерком, послушать плеск волн, увидеть восход солнца.
Доронин счастлив, что имеет отца. Старого, неграмотного, но светлого, мудрого. Макар Сидорович уже начал разменивать шестой десяток, но его до сих пор не покидало ощущение молодости. Есть у него отец, человек старше его, более мудрый, опытный. Если он даже не сможет ничего посоветовать сыну, все равно сердцем разделит с ним все его заботы.
Как он любил мальчиком колени отца! Макару казалось, что, если бы перевернулся весь мир, эти колени все равно держали бы его надежно, неподвижно. Нет ничего более надежного, чем они... Нет ничего сильнее отцовых рук. Нет ничего светлее улыбки отца. Когда отец смеялся, Макару было весело, радостно. Когда отец сердился — он бессмысленным взглядом смотрел на него, ему становилось страшно. Но даже в гневе он любил отца не менее, чем тогда, когда тот клал руку ему на голову.
Мать Доронин потерял рано. Отец заменил ему и мать, и сестру, и брата, которые умерли от холеры, когда Макару было семь лет. Отец связывал Макара с чем-то далеким, но бесконечно родным. В том далеком жили и трудились порабощенные, но непокоренные крепостные — дед, прадед. Они ходили с вилами на французов, а потом жгли имения своих господ... То далекое было близким и понятным Доронину, как был близким и понятным его родной отец...
Макар Сидорович попросил у рыбака нож и, выбирая, где кусты не такие густые, поспешил назад. Когда он подходил к тому месту, где сидел отец, невольно улыбнулся. Ну, конечно, нож старик положил себе за халяву, а потом забыл! Вот он сидит, прижавшись спиной к пню, держит в руке нож, а на его коленях лежит разрезанный пополам арбуз. И такой красный, как жар. Будто его действительно просвечивает кто-то изнутри. Белая голова отца откинулась назад, белая борода поднялась над грудью, а на устах — счастливая улыбка. Глаза закрыты. Розовое лучи утреннего солнца наложили свои оттенки на бороду, на руки. Или то арбуз так светится на коленях у старика?..