Ветер в лицо
Шрифт:
В окно донеслись звуки аккордеона. Мелодия была богата на неожиданные задушевные интонации. Так умеет играть только Василий Великанов. Вера нервным жестом поправила статуэтку.
— Вот только и оригинального — сесть на стол, ходить по улицам с аккордеоном... Что изменилось? Ну, была гармошка. Теперь — баян и аккордеон... А вы так и остались сельскими парнями. Как во времена Гоголя. Только не хватает, что барашковых шапок...
— Прости, — соскочил со стола Круглов. — Но о какой ты оригинальности говоришь?
— Послушай, Коля, — сказала она мягче. — Человек отличается от животного тем, что имеет разум. Для человека мало есть, пить, рожать детей. Разве не так?
— Конечно. Так можно быстро омещаниться.
— Вот видите! — Снова рассердилась Вера. — У тебя было столько собственных хороших слов. Где они?.. Ты снова заговорил готовыми фразами.
— Вера, — улыбнулся Коля. — Я сам не люблю людей, говорящих готовыми фразами. Особенно, когда эти фразы не продуманы ими, а заучены. Например, как у Сумного.
Коля взял ее за плечи, приблизил к себе, заглянул в глаза. Почему это они несколько минут назад показались ему зеленоватыми, как стоячая вода? Да ничего же подобного! Голубые, как горные озера. Умные, светлые. И какая же у него красивая жена!..
— Скучно слушать Сумного. От таких людей много беды.
— Какая от них беда? — Лукаво спросила Вера.
— Та беда, что они опошляют наши святыни, делают их казенными. Ты посмотри, что они делают с поэзией, с искусством. Убивают живую душу, оставляют только холодную трескотню. Помнишь статью Сумного о лирике? Ту, где он распекает институтского поэта за то, что тот назначил свидание в городской читалке. Мол, вместо того чтобы повышать свой идейный уровень, свидание назначает... Помнишь?
Теперь смеялась Вера. Она откинула назад золотистую головку и даже задыхалась от смеха.
— Я не читала. Прозевала... Значит, он уже перестраивается. Недавно писал, что в поэзии боится человеческой грусти... А знаешь, почему я засмеялась?..
— Конечно. Как же тут не смеяться?
— Я смеюсь потому, что Сумной совсем не такой, как в своих статьях. Я его немного знаю... Идейный уровень! Умереть можно...
Она снова уселась на Колиных коленях, пыталась намотать на палец его жесткие волосы. Волосы были короткие, это ей не удавалось. Если бы Коля был опытным, он бы заметил, что в движениях ее пальцев сейчас проявила себя старая привычка, выработанная не на Колином жестком и коротком, как щетка для одежды, ершике.
— Значит, он напоминает того редактора, — сказал Коля, — о котором сложены такие строки:
Стихи редактор резко отклонил: — Опять любовь?.. Ой, нет, — не тот мотив... Но их и не подумал возвращать. Домой взял, чтоб жене их прочитать...Вера играла его волосами и задумчиво говорила:
— Волосы у тебя жесткие. Характер не шелковый. Видно, нелегко будет с тобой.
А Коле было легко. Он был рад, что Вера перестала сердиться, что так хорошо все закончилось. Ему не хотелось сейчас продолжать спор.
Прошла неделя. Они, как и раньше, наслаждались друг другом, говорили друг другу милые глупости, что в устах влюбленных имели нежное, волшебное содержание. Но продолжалось это недолго. Спор возник с новой силой. Начался он снова с разговора о детях.
— Ты ругаешь Сумного, а он лучше тебя, — сверкала зеленоватыми глазами Вера. — Да, лучше! Он хоть не верит в то, что говорит. Смеется в душе над людьми, которые верят его проповедям. А ты не человек, а ходячая газетная подшивка. Опять о морали... Какая мораль? Разве может быть мораль одна на всех? Каждый человек должен иметь собственную мораль. Он ее сам для себя создает...
— Что ты говоришь, Вера? — Тревожно, удивленно и растерянно смотрел на нее Коля. — Откуда это у тебя? Где ты слышала такое?
— Ты считаешь меня попугаем?.. Нельзя общими законами морали пользоваться, как отмычкой для каждой души. Есть люди сложные, выше прописных истин. Выше стандартов...
— Какие стандарты? — Недоумевал Коля.
— Воспитанные стандартной моралью.
Коля взял ее руку и сказал как можно спокойнее:
— Вера! То, что ты называешь стандартом — это мораль на единство наших людей. Без нее мы бы не прожили и десятилетие. Нас бы давно растоптали, перевешали поодиночке. Именно в этом единстве наша сила... Разве плохо знать, что куда бы ты ни поехал, везде...
— Везде найдешь таких вот тюфяков, — злобно вырвала руку Вера.
— Везде найдешь друзей, которые думают так же, как и ты. Живут одними с тобой интересами, стремятся к одной цели. Это же прекрасно, Вера!.. За то, чтобы так жили люди, веками проливалась кровь лучших сынов народа!
— Перемени, пожалуйста, пластинку. Надоело, — холодно сказала Вера, упав лицом на подушки.
А Коля стоял в своей комнате, широко расставив ноги, словно это была каюта корабля, попавшего в шторм. Болью, гневом, обидой наполнялось его сердце. Ради нее он бросил Лизу. Бросил позорно, — просто предал ее. Какое страшное слово — предал! Нет, Коля бы его не осмелился произнести вслух. Оно звучит, как тяжелый приговор. Ради нее он поссорился с другом, которого любил всем сердцем. И Владимир не придет к нему, не попросит прощения. Коля это хорошо знал. Владимир чувствует, что правда на его стороне. Чего же он будет извиняться?.. Ради нее он готов был на все. Но она так холодно топчет все самое святое, что есть в его душе. Кто же она после этого?..
И снова в открытое окно доносятся звуки аккордеона. Почему это принялся наигрывать Василий Великанов? Кому он наигрывает? По какой улице ходит? Ну, конечно, под Лизиными окнами. Это не так далеко от общежития, где находилась Колина комната. Василий ежедневно наигрывает, а Лиза сидит перед открытым окном, освещенная бледным сиянием луны, и слушает, слушает... Неужели она выйдет на эту грустную, зазывную мелодию?
В груди запекло, будто туда упала капля расплавленной стали. Но ему не хотелось верить, что его ошибка непоправима. Неужели Вера не поймет таких простых вещей?.. Тихо подошел к ней, сел на кровать, прижался щекой к ее спине. Она перевернулась, отодвинула его голову.
— Вера! — Почти умоляюще сказал Коля.
— Как я в тебе ошиблась! — Вера сокрушенно, разочарованно покачала головой. — Ради мнимой оригинальности я не обращала внимания даже на ужасное веснушки, на эту курносую картошку... Что же теперь от тебя осталось, кроме безобразного носа и рыжей щетины на голове?
— Ну, это уже свинство! — Гневно воскликнул Коля. Он не знал, куда ему деваться от боли, обжигающей его изнутри. А Вера не унималась, она сорвалась с постели, металась из угла в угол, выкрикивала: