Ветер в лицо
Шрифт:
Он бросился к двери, с силой рванул их к себе, вошел в темноту, в метель. Со снежного мрака послышался гудок паровоза, и мимо Федора помчались тускло освещенные голубоватым светом окошки вагонов. Он долго бежал за вагонами и что-то кричал. Но кто бы его мог услышать в такой вьюге?.. А когда Федор вернулся в зал, на выходе его встретил Солод. Он сочувственно взглянул на Голубенко и сказал:
— В молодости чего с людьми не бывает...
— Вы слышали наш разговор? — Растерянно прошептал Федор.
— Как же не слышать?.. Вы же мне спать не давали. Над самым ухом разговаривали.
— В самом деле, — согласился Федор, не поднимая склоненной головы. — Я напишу ему, признаюсь во всем.
Тем временем Сотник качался на голой полке переполненного вагона и вслушивался в стук колес:
«Забыть, забыть, забыть...»
Какой же другой выход?.. Может, надо было разыскать Валентину? Но зачем?..
Чужая семья. Чужой сын. Чужие радости... А он должен начинать сначала. Мало ли хороших девушек на этой земле? Разве на свете одна Валентина? Обычная человеческая логика и здравый смысл подсказывали ему, что надо прислушаться к совету этих колес:
«Забыть, забыть, забыть...»
Затем ему показалось, что Федор сказал не все. Что-то скрыл от него. А может, даже обманул?..
И только это пришло ему в голову, как он почувствовал, что сам себе становится гадким. О друге юности, фронтовике, — и такое подумать?.. Позор! Кто способен в друге подозревать подлость, тот сам близок к ней.
Шли годы. Здравый смысл и логика подсказывали, что пора уже обзавестись семьей, а сердце никого не принимало.
Принуждал себя, пытался сломать. Но убедился, что этого делать не следует — он при этом ломал не только себя... Встречи с женщинами приносили новые боли и разочарования, поэтому Виктор постепенно приходил к выводу, что никого, кроме Валентины, полюбить неспособен. Где уж тут было думать о семье?..
Он оглядывался вокруг себя и видел, что большинство холостых мужчин — это люди его судьбы. Такие же, как он, неудачники-однолюбы. Каждого постигла беда, и ни одна женщина, кроме той, что стала недосягаемой, не могла теперь утешить...
А у Федора Голубенко не хватило мужества написать Сотнику правду. Солод же в этом, безусловно, нисколько не был заинтересован. Он осторожно, хитро пытался успокоить, усыпить совесть Федора. И это ему удалось.
Голубенко учился, продвигался по службе. А за ним, как тень, шел Солод. Федор даже не заметил, как перешел с ним на «ты»...
16
Это было не обычное надднепрянское село. Несмотря на то что оно расположено в сотне метров от Днепра, его почти не видно было с парохода. Видно только пять-шесть хат, стоящих на небольших террасах одна над одной в зелени яблонь, груш, в красной россыпи низких, но плодородных вишен. Вершины гор покрыты сосновым, дубовым и березовым лесом. На вершинах тоже видно несколько домов. Все дома побелены подсиненным мелом, и поэтому кажутся легкими, прозрачными, будто высеченными из небесной бирюзы. Если выйти на вершину одной из трех гор, заслоняющих деревню от Днепра, и посмотреть на восток, глазам открываются необъятные заливные луга, густые дубравы, рукава Днепра, сверкающие на солнце, как широкие, блестящие мечи, брошенные сказочными великанами в луговые травы и ракитники.
А вот под самым берегом размокает в воде свежая глиняная глыба, недавно отколовшаяся от берега. Чуть дальше рухнул в воду осокорь-великан. Корни еще не вырваны из земли, они еще питают ветви свежими соками. Но его уже обмывают не потоки ветра — потоки темно-бурой днепровской воды. Вода срывает отдельные слабые листочки и несет за собой. А листья шелестят над водой, еще, видимо, не зная о том, что им не суждено дождаться осени, не суждено умереть золотой смертью на осеннем ветру — вскоре и их, молодых, зеленых, оторвет силой от родной ветки днепровская вода и понесет под глиняными обрывами.
Коля, обняв рукой белокрылый ствол березки, повис над обрывом, посмотрел вниз. Внизу на песчаном берегу сохли на высоких кольях рыбацкие сети, под берегом стояли лодки, выдолбленные, как это делалось в течение веков, из толстого ствола старой ивы. Посреди Днепра качался большой паром с целой скирдой сена. Трое женщин и двое мужчин, упираясь ногами в деревянный настил на пароме, налегали на весла. У рыбацких сетей их уже ждали девушки, которые успели сложить сено, перевезенное раньше, в высокий стог и теперь кувыркались на нем, весело хохотали…
Коля вырос в городе. Ему редко приходилось бывать в деревне, а такого красивого села он никогда не видел. Он приехал сюда, чтобы навестить сестру, уже месяц работающую ветфельдшером в местном колхозе. Сестра почти целый день была занята своей работой, и Коля мог сколько угодно бродить по селу и по окрестным горам. Все его здесь удивляло, все казалось не обычным — и люди, и быт, и природа.
Он обратил внимание на то, что те, кто жил на горе, носили воду из низовых колодцев. Это было, конечно, нелегким делом, но люди годами привыкли к этому, и никто из них не жаловался. Они сплетали из лозы небольшие кольца, бросали в ведра. Коля никак не мог понять, для чего это делается.
— Для чего? — Переспросила у него женщина в черной бархатной корсетке с узорчатым коромыслом на плечах. — А чтобы вода не расплескивалась. Без таких колец воду не донесешь.
Женщина зашла во двор, поставила ведра, и Коля увидел, как она вынула из небольшой, обитой бронзой тележки что-то живое, но почти неподвижное, одетое в белую кружевную блузку, покрытую белым платком. Это была женщина без ног и к тому же слепая. На лице женщины отчетливо проступали остатки былой красоты.
— Акулина, пора уже в дом, — сказала женщина, держа калеку, как ребенка, на руках.
— Жалко солнца, — сказала калека, обвивая шею женщины левой рукой. — Вижу, оно уже к закату клонится.
«Вижу, — с горечью повторил Коля. — Слепые всегда говорят: вижу...»
Исполненный боли, невыразимой жалости к живому обрубку человека, он долго не мог успокоиться.
У Коли появились хорошие друзья — луговой сторож, у которого жила сестра, пасечник, рыбалки.
Он полюбил этих людей, их жизнь, их труд, их быт, ему и самому хотелось сделать для них что-то необычное, что-то такое, после чего у людей надолго остается в сердцах приятное чувство, хорошие воспоминания. Но он тут ничего не знал и ничего не умел.