Ветер в лицо
Шрифт:
— И что же, разбил? — взволнованно спросил быстроглазый парень в спецовке.
— А тебе жалко?.. Думаешь, у нее они одни были? — презрительно покосился на него Василий Великанов.
— Не в этом дело. Трошкин потом не только царские часы не пожалел, но и головы царской... — продолжал Торгаш. — Но здесь речь шла о его рабочей гордости.
— Значит, не разбил? — не унимался парень.
— Не разбил. Так на полном ходу осадил молот, что часы вынуть нельзя было. А когда вынули — они оказался целым-целехоньки.
— А то можно подумать, что это легче, — показал на домну Великанов.
— Да нет. Я же и говорю о том, — сказал Никита Торгаш.
Лебедчиков поздравляли, жали им руки, дружески хлопали ладонями по спине.
Виктор сегодня утром чувствовал боль, тупое нытье в тазобедренном суставе. Тогда же мелькнула мысль, что это, пожалуй, снова наступает обострение остеомиелита, возникшего после ранения. Но нервное напряжение отвлекло его внимание от боли. Он забыл рекомендации врачей в каждом таком случае ложиться в постель. И сейчас, когда Виктор сделал несколько шагов навстречу Федору, желая искренне, от души, пожать ему руку, он вдруг почувствовал, что нога отказывается служить. Сотник зашатался, схватился обеими руками за канат лебедки... К нему бросились рабочие. Подошел обеспокоенный Федор.
— Что с тобой? — озабоченно спросил он.
Сотник вынужденно, с мучительным усилием улыбнулся:
— Ничего особенного... Старая история. Время от времени это со мной случается...
Лицо его покрылось капельками пота. Федор взял Сотника под руку, осторожно посадил на обрезок толстой железной трубы.
— Зачем же ты ходил?.. Надо же было переждать. Да ты горишь весь!..
Валентина не подходила к Виктору. Но ее лицо побледнело, как будто ей было больно не меньше чем ему.
Через несколько минут Сотник лежал в санитарной машине, что везла его в больницу. Федор сидел рядом и монотонно бурчал на шофера:
— Ну и шофер... Ему бы только дрова возить. Ишь, как трясет... Нельзя обойти выбоины...
А Валентина стояла у проходной завода, смотрела вслед машине и никак не могла разобраться в том, что происходит в ее душе.
Она поняла, что не Федор мешал ей поговорить с Виктором, как это еще недавно казалось. Мешало нечто большее, чем ее уважение к Федору и нежелание доставить ему неприятность. Она сегодня увидела Федора таким, каким ей не приходилось видеть его раньше. Но разве Валентина виновата в том, что когда все поздравляли его с победой, она думала: это хорошо, что он сильный, — значит, ему можно все сказать откровенно... Валентина гнала от себя эти мысли, ненавидела себя за них, но они приходили снова...
Федор вернулся домой уставший, угрюмый. Надо было радоваться — его расчеты подтвердились, завод вскоре получит чугун с новой домны. Но его угнетало воспоминание о встрече Валентины и Виктора.
Валентина, расспросив о Викторе, закрылась в Федоровом кабинете. Работает?.. Да, пожалуй, нет. Где уж ей сегодня работать?
Долго сидел Федор перед открытым окном. Олег уже спал. С днепровского берега доносились звуки аккордеона, веселые молодые голоса. Тяжелые, сладковатые ароматы ночных фиалок, насаженных под окнами Валентиной, заполняли весь двор, комнату, щекотали ноздри, но не успокаивали. Шелест тополиной листвы возбуждал в его душе необъяснимую тревогу. Чем все это кончится?.. Он уже устал. Неужели Виктор, с которым она прожила девять дней, дороже для нее, чем он?.. Острая, резкая боль пронзила его сердце. Нет, он не отдаст ее Виктору! Ни за что!.. Он оторвал руки от подоконника, яростно встряхнул головой, быстрыми шагами пошел в кабинет.
Валентина тоже сидела перед открытым окном, не зажигая свет. Она даже не оглянулась. Подошел, взял ее за плечи. Вздрогнула, будто он прикоснулся к ее телу холодным железом. Да, думает о нем... Как она может, как она смеет о нем думать, когда рядом стоит тот, кто любит ее больше собственной жизни?.. Яростная и болезненная ревность завладела Федором. Пальцы судорожно сжали плечи Валентины. Она вскочила, резким движением повернула к нему голову. Федор в вечерних сумерках не видел ее глаз, но заметил, что из-под бровей сверкнул гневный огонек. Или это ему только показалось?
— Что это? — отрывисто спросила Валентина.
Федор молчал.
— Иди спать, — недовольно сказала она.
Его мышцы напряглись до такой степени, что, кажется, готовы были лопнуть. Но он не мог их расслабить. Зубы сжались до боли в челюстях. Взял ее за руку. Сам почувствовал, что сделал ей больно. Но не отпускал руки.
— Что ты делаешь?
А у него смешалось все — гнев, обида, страсть... Чего он стоит и думает?.. Ей нужна сила, мужская сила. Может, именно эта сила и гипнотизирует ее, когда она смотрит на Виктора?..
— Валя, — хрипло сказал он. — Хватит здесь сидеть.
— Пусти меня!
Голос ее звучал нервно, раздраженно.
Да, он понимает ее. Ей сейчас не хочется быть с ним рядом. И именно это разожгло и его обиду, и его ревность. Он шагнул к ней, подхватил на руки, понес. Зацепился за ножку дивана, споткнулся. Руки его еще сильнее сжали Валентину. Кровь стучала в висках, сердце билось так, что, казалось, это оно его шатало...
У дверей спальни она вырвалась из его рук, одернула халат. Она ничего не сказала. Осторожно прошла к дивану, на котором спал Олег. Болели руки, — видимо, завтра выступят синяки. Но еще больше болело где-то глубоко внутри, будто Федор несколько минут назад с разъяренной силой сдавливал ей не пальцы, не плечи — сердце... Если бы он не подходил к ней сегодня — ей бы легче было. Она сама боролась с собой и, возможно, превозмогла бы себя, приглушила в себе то, что не давало ей покоя. Но сейчас Валентина его почти ненавидела. И если бы не Олег, которого ей не хотелось будить, она бы, наверное, не осталась ночевать под одной крышей, — пошла бы к отцу. Валентина подняла край одеяла легла рядом сына. Парень проснулся.
— Мама, это ты?
— Я. Спи, сынок...
Прильнула к нему. Ей стало теплее, спокойнее. Детское тельце будто излучало тепло, которое ей сейчас было необходимо. Оно согревало и успокаивало.
25
Солод зашел в квартиру, запер за собой дверь, снял макинтош и задумчиво встал у письменного стола, — что ему надо сделать?.. В голове туманилось от грохота железа и десятков голосов, обращавшихся к нему с различными жалобами и претензиями. Где-то в общежитии не закрыли кран, вода обрушила потолок, нужен немедленный ремонт... В столовой прокатного в борще кто выловил кусок тряпки. Какому-то подручному вместо суконной робы выдали брезентовую, а это является нарушением правил безопасности, так как суконная роба не загорается, она только тлеет, а брезентовая может вспыхнуть...
Как ему все это надоело! Особенно его возмутил Никита Торгаш. Никто не обратил внимания на то, что на прошлой неделе не выдавалось мыло. Кому придет в голову задумываться над такими мелочами?.. Ведь ему грош цена. А Торгаша принесло аж до заместителя директора. Иван Николаевич посадил его в кресло, накричал по телефону на кладовщика, приказал принести это пакостное мыло к нему в кабинет и собственноручно вручить Торгашу. Между делом он расспрашивал Никиту о здоровье жены и детей, о том, не нужны ли ему запчасти к «Победе». Если нужны, то, мол, обращайтесь. Помогу. Торгаш вышел из кабинета вполне довольным. А у Солода так и тянулась рука к мраморной пепельнице, чтобы запустить ею в спину этому крохобору.