Ветер в твои паруса
Шрифт:
— Я доволен, сынок. Очень доволен. А теперь давай пить кофе.
Они позавтракали молча. Потом кто-то позвонил, отец вышел и вернулся с письмами.
— Тебе, — сказал он. — Сразу два.
Первое письмо было от Олега.
«…Если завтра погода, то завтра последний галс на север. И все. Умотались. Пишу в самолете. Идем к Уэлену, к теплым постелям. Пилоты мои рвутся домой, у каждого где-то тоскует жена. Сделали сорок три посадки на лед… Ах да, ты ведь еще не знаешь, что я снова занят геопостоянной, и мне снова выделили самолет… Ну вот, пожалуйста, закрылся Уэлен, надо возвращаться, а возвращаться нельзя, потому что завтра надо кончать.
Володя, первый пилот, ты его знаешь, обещает сесть на дорогу, если не пустят на полосу. Он сядет. Это не Венька, но он сядет… Кстати, был ли ты у Вениной мамы? В тундре ходят слухи, что вы с Татьяной купили японский гарнитур штучной работы. Утверждают также, что ты будешь в Ленинграде большим человеком. Как видишь, судьба твоя по-прежнему нам не безразлична».
— Паразиты, — сказал Павел.
Он вскрыл второй конверт.
«…Я получила Вашу открытку, дорогой Павел Петрович, и очень сожалею, что Вы нас не застали. Мы с дочерью отдыхали в санатории. Приезжайте. Надо ли говорить, с каким нетерпением я буду Вас ждать. Всякая весть о моем сыне мне дорога. Ваша Лидия Алексеевна».
— Кто это? — спросил отец.
— Это мать моего друга, я рассказывал тебе… Ну что ж, папа, я, пожалуй, поеду. Мне надо побывать за городом. Ты разрешишь взять машину?
— Конечно, бери, сынок. Она заправлена.
Павел спустился во двор, где стояла машина, заботливо укрытая брезентом, и с улыбкой подумал о том, что этот голубой лимузин в свое время чуть не вытеснил из сердца профессора все его прежние привязанности. Купив машину, отец в пятьдесят восемь лет трижды ходил получать права, зубрил, как школьник, стал меньше придираться к студентам, часами валялся под машиной, научился отличать гаечный ключ от домкрата и завел дружбу с милиционерами.
В министерстве было прохладно и гулко. Павел шел по коридорам, встречал старых приятелей, кивал головой, и ему уже не хотелось, как прежде, отыскать среди них северянина и долго выспрашивать, что и как. Зато северянин сам нашел его. Это был суетливый парень, работающий на Чукотке в соседней геологоразведочной партии. Он вместе с Павлом зашел в кабинет к Рагозину, положил ему на стол кипу бумаг и, пока Алексей подписывал их, стал допытываться у Павла, что он тут делает.
— В отпуске, да? Хорошо… Скоро домой-то?
— Да нет, — сказал Павел. — Я совсем вернулся.
— Заболел, что ли?
— Почему заболел? Здоров.
— А чего же?
— Что — чего же? — Павел повысил голос: вот ведь привязался, честное слово, забот у него больше нет, как моим здоровьем интересоваться.
— Да это я так… к разговору. — Парень был обескуражен. — А я вот, видишь, оборудование для партии выколачиваю… Ребята как?
— Ничего ребята. Работают.
— А ты, значит, совсем? Понятно… Захворал, что ли?
— Тьфу ты! — вспылил Павел. — Да здоров я! Здоров. Пахать на мне можно, бочки с соляркой возить! Ты что — здоровых людей в Москве не видел? Обязательно все только больные?
— Да нет, это я так, к слову… — Парень совсем растерялся, машинально забрал у Рагозина бумаги. — Ну я побегу, дел еще невпроворот… Ребят увидишь — привет передавай.
— Уморил, — рассмеялся Алексей, когда дверь за ним закрылась. — До таких вот и не доходит, что человек может работать где-нибудь еще, кроме Чукотки… Фанатики, честное слово!
Он со вкусом закурил, откинулся в кресле. Мудрый, все познавший Алексей Николаевич Рагозин, полярник, так сказать, де-юре…
— Хватит, — сказал он. — Я понимаю. Поездил, поколобродил, надо и кирпичи укладывать; — и подмигнул, хорошо подмигнул, понимающе, — костюм пора на плечики вешать, а не так, шаляй-валяй… К тридцати годам, мой друг, окислительные процессы в организме затухают, человек достигает состояния динамического равновесия; отдача должна быть равна поступлению… Словом, Питер?
— Питер, старина.
— С жильем у тебя как? Порядок? Ну и молодец. Поезжай. А Чукотка — что ж? Мы свое оттрубили. Вот только… — и он доверительно взял его за пуговицу. — Трудновато будет первое время. Без привычки всем нам было трудно. Но ничего, обойдется.
— Напугал, — усмехнулся Павел. — Все-таки кое-какой опыт у меня есть. Не птенчик, слава богу.
Алексей рассмеялся:
— Ох уж мне эти северяне! Я не о тех трудностях, которые мы себе сами выдумываем, а о тех, Пашенька, которые нас действительно окружают. Ты сколько имел на Севере? Четыре сотни чистыми небось? Отпускные, полевые, все такое прочее, да? А здесь тебе придется несколько… м-м… умерить потребности. Вот что я имею в виду.
Он прошелся по кабинету.
— Листы, которые ты защищал в прошлом году, — добротная вещь. Отзывы, ты знаешь, самые положительные. И статьи… Ты умеешь подать материал. Сейчас у тебя много свежих мыслей, идей — я так понимаю? — и это, Пашенька, не только во имя служения — мы же свои люди — это ведь и гонорары… Так что осмотришься, и все будет в порядке. И еще вот какое дело. Я давно хотел с тобой поговорить. Некий… Ну, ты знаешь, о ком я говорю, некий ответственный и уважаемый товарищ намерен в скором времени баллотироваться в члены-корреспонденты. Когда-то он работал в ваших краях, сейчас все свое прошлое по крупицам собирает. Если бы ты смог ему помочь, — а тебе ведь и карты в руки, ты бы сделал доброе дело.
— А он бы сделал меня соавтором своей новой работы, — в тон ему сказал Павел. — Почему бы и нет? За добро добром, как говорится.
— Ты смотришь в корень, — улыбнулся Рагозин. — Ну ладно, поезжай. В конце года мы тебя вызовем на коллегию.
— Если жена отпустит, — сказал Павел. — Жены, они знаешь какие?
— О! Когда же ты успел?
— Успел вот. Через неделю свадьба.
— Скажи пожалуйста. Вот совпадение! А у меня завтра… Слушай, по старой дружбе — давай ко мне! Гульнем, а? С размахом, по-северному… Тутошний народ этого не понимает. А мы все-таки…
— Это мы умеем, — перебил Павел. — Гулять по-северному, работать по-материковски… Спасибо, Леша, не выйдет. Завтра уезжаю. Но мысленно с вами.
— Жаль, старина. Ну, ничего. А про членкора ты не забывай…
Пристроившись в потоке машин, Павел долгое время старался ни о чем не думать, подчеркнуто внимательно следил за знаками уличного движения, и все-таки его не оставляло ощущение, будто он только что пожал потную ладонь, в которой был зажат сотенный билет.
«Чушь какая, — пытался он урезонить себя, — что, собственно, произошло? В конце концов, я действительно буду и должен печататься, у меня есть о чем рассказать, идеи есть свежие, как выразился Алексей. И вообще, не чистоплюйствуй. Олег вот до сих пор не смог защитить диссертацию — так с него и взятки гладки. Он даже бравирует своей несобранностью… А про соавторство — это я зря брякнул… Или Рагозин сам меня к этому подтолкнул?»