Ветер влюбленных
Шрифт:
Я хочу, чтобы люди стали добрые и не воровали и никого не били
Я не хочу быть юристом
Я не хочу быть предателем и преступником!
Я хочу, чтобы мама стала добрая и нежная
Я хочу, пусть люди не воюют
Я хочу себе щасьтя
Я хочу жить во всех странах мира
Я хочу, чтобы я была умная добрая и красивая
Я не хочу быть моделью, потому что их часто убивают и я не хочу чтобы меня убивали
Я хочу, чтобы Рома на меня смотрел
Я хочу, чтобы в мире не было никаких преступлений наводнений и нападений
Я хочу быть в мире с аднаклассницами
Все ответы мне показались важными! Молодцы эти мелкие! За искренность молодцы. Кто-то думает лишь о себе и себе хочет «щастья», а кто-то – о «преступлениях, наводнениях и нападениях» во всем мире. Подписи в анкетах не требовались. Но мне показалось, что это мальчишки думают глобально – о мире, девочки – зауженно – о себе. Значит, мужчины и женщины так же отличаются друг от друга, как детство и старость! У девчонок круг мыслей маленький, как мяч, у мальчишек – огромный, как планета. Я вдруг пожалела, что я – девчонка. Наверное, поэтому я так много думаю о любви. Я тоже, увы, ограниченная.
Последнее высказывание неведомой первоклашки про мир с «аднаклассницами» вызвало у меня задумчивую улыбку. Это могла бы и я написать. Ошибки только не мои и не мои каракули. Если бы на свете существовали только орфографические ошибки! Насколько бы легче жилось! Орфографических ошибок у меня вроде бы не наблюдается, зато других, жизненных, – целый чемодан на колесиках. Та мелкая девчонка, наверно, поссорилась с подружками из-за бантиков-резиночек. Или телефон позвонить кому-то не дала… словом, пустяк какой-нибудь. У нее все наладится, раз она этого хочет.
Я тоже не дружу с одноклассницами. Хотя вроде и не ссорилась ни с кем. И мне это не мешает. Я привыкла быть в отрыве от них. И все-таки такую записку я написать могла бы… Да-а… Просто, когда ловишь неприятный взгляд кого-нибудь из наших девушек, становится не по себе. Думаешь: что я тебе сделала? За что ты на меня так злишься?
Назавтра я отдала анкеты Ларисе Григорьевне. А последняя «записочка» случайно осталась у меня. Открыла учебник алгебры, а она там как закладка. Да ладно, пусть будет на память.
Через несколько дней Миша Забоев выздоровел, и Захар вернулся за мою парту.
– Привет, Покровская! – сказал он как ни в чем не бывало, вешая рюкзак на крючок.
– Ага, приветик, – вяло ответила я и уткнулась в учебник. Я уже не злилась на него. А чего, собственно, злиться? Все же по-прежнему. Все как раньше. К сожалению. К великому сожалению: с Лёвой мы не общались. А мне так не хватало его музыки, то скучной, то грустной, то пробирающей до глубины души.
Ну вот… Как раньше жили, так и сейчас зажили, говорю же…
По-прежнему вместе с Захаром ходили в буфет, пили какао с пенкой из одного стакана, когда стаканы кончались (в нашей в столовой это случалось!). Но все это было по-дружески, а точнее даже – по-соседски. Если сидишь с человеком за одной партой, волей-неволей становишься ему близким. И близким становится он. Не родные брат и сестра, но троюродные, это точно. К тому же Захар в меня и в самом деле не был влюблен. Так что сравнение брат-сестра – вполне соответствовало истине. Он врал, когда кричал на всю улицу: «А теперь, может, люблю!» Может, он и пытался влюбиться, но ничего у него не вышло. Однажды он признался, что после того вечера, когда мы целовались в его прихожей, он был уверен, что любит меня. И потом ему всегда хотелось целоваться со мной, в любой момент, даже на уроках.
– Давай, попробуем? – шутил он.
– Ага, давай! На математике, да? – отшучивалась я.
Математичка у нас тетя крутая. Ручку с парты нечаянно уронишь, и то она гаркнет. А уж если на уроке поцелуешься?! Оп, что будет! Что под руку попадется, тем, наверное, и запустит в нас. Попадется пистолет – застрелит!
Строгая эта Ивелина Сергеевна. Строгая, серьезная, как сама математика – дама в очках, в одной руке – линейка, в другой – циркуль.
Кстати, Ивелина Сергеевна в самом деле была «дама в очках». Так что она олицетворяла собой всю математику мира.
И мне нравилось, что математичка у нас строгая, никому не дает спуску. Наверное, поэтому по алгебре и геометрии у меня пятерки.
С Лёвой мы по-прежнему не встречались. Даже случайно! Он в колледже, мы в школе. Переведясь в колледж, Капитонов сразу стал как будто старше нас всех, не школьник, студент. Что мы для него?
Однажды возвращались домой с Аней Водонаевой.
– Ну, что? – спросила Аня. – Узнала про своего Лёвика? Где он сейчас? Неужели в Воркуту вернулся?
– Он в музыкальном колледже учится. Он же музыкальный гений, знала об этом, нет?
Аня сделала большие глаза.
– Не-ет! А он что, музыку сочиняет?
– Он исполнитель. Пианист. Странно, что ты не слышала, как он играет после уроков. Музыка наполняла всю школу!
Я вспомнила, как это было. Беготня ребят, крики, а среди этого – блестящие звуки. Как было сладостно сидеть в классе и слушать, как играет Лёва, смотреть, как бегают по клавишам его длинные талантливые пальцы, как временами пробегает озноб по плечам от прекрасной музыки…
– Я что-то вроде бы слыхала… – Аня силилась вспомнить, прикусив хорошенькую нижнюю губку. – Да, точно, я слышала музыку! – воскликнула она. – Но не придавала значения. Думала, радио… Ты будто ее слышала, – усмехнулась Аня.
– Я? Если хочешь знать, Ань, я сидела на первой парте в музыкальном классе и была его единственной слушательницей.
Я почему-то не сказала, что Светлана Евгеньевна тоже присутствовала. Не хотелось мне про нее вспоминать. Вот ничуточки!
– Ничего себе, Ветка! Могла бы поделиться инфой. Я бы тоже послушала с удовольствием.
– Да, но ведь это классика, Ань. Шопен, Мендельсон…
– Бах, Бетховен, Чайковский… – перебила меня Аня. – Ветка, мне эти имена тоже знакомы. Не воображай, что ты одна их знаешь.
– Я не воображаю. Он так классно играет, Аня! – Я мечтательно крутила головой.
– Так ты поэтому перекинулась на него?
– Перекинулась! Ты так говоришь, как будто я насекомое и пересела с цветка на цветок.
– Ну примерно ведь так и было, – смеется Аня.
– Нет, Аня. Не так. Не примерно, совсем не так! Но я не знаю – как. Это произошло, и точка. Но я в ауте.
– Как так?
– Капитонов не хочет меня видеть.
– Почему? – Аня делает большие глаза. – Что случилось? Ведь вы были такими дружными!
Я наконец-то рассказала Водонаевой историю с театром. Мне давно хотелось с кем-нибудь об этом поговорить. Удобно иметь задушевную подругу, но у меня ее нет. Аня в подруги подходит, но, во-первых, она в другом классе, а во-вторых, у Водонаевой все девчонки на свете – друзья. Ее на меня не хватит.
– Понимаешь, Анют, я полагала, они с Захаром посидят рядом в театре, пообщаются и перестанут друг друга ненавидеть. А получилась такая бяка. Мы навеки поссорились.
– Да уж. Ты даешь! Вот почему он в наш класс перешел! А ты хоть бы посоветовалась сначала.
– С кем, Аня?
– Да хотя бы со мной!
– С тобой? Прости, не подумала про тебя.
– Ты ни про кого не думаешь.
– Заткнись, Ань, и так тошно. Словом, теперь я для Лёвы – прошлый мир. Мы все для него – прошлый мир.
– И пошлый, – добавила Аня.
– Почему пошлый? Ах да, может быть, и пошлый, ты права.
Прошлый мир – пошлый мир. Наверное, мы и в самом деле казались Лёвке пошлыми. Я со своим тупым, как он выражался, Захаром. Тимка Певченко со своими глупыми шуточками. Вся школа с надписями на стенах: «Филин – дебил», «Встретимся в Wi-Fi», «Кто украл мою мобилу, тот мертвец!» и тому подобными перлами.
А уж что прошлый – точнее некуда.
У Капитонова была страничка «ВКонтакте», как у всех нас. Аватарка была такая: скрипка и роза на ней. Наверное, фотку с фоно не нашел. Но Лёва очень редко «ВКонтакт» заходил. У него висели всего две фотографии на странице – прежний класс в Воркуте и еще какой-то бескрайний пейзаж, наверное, его любимая тундра. На переднем плане – цветок иван-чая. И все.
Так как он свои новости не заполнял, я стену и не проверяла. А на днях как-то залезла и увидела, что пользователь Лев Капитонов удалил страницу.
Я расстроилась. А, да гори все синим пламенем! Тоже удалила свою. Со всеми записями, фотками, разговорами в личке с Аней. У меня там тоже «прошлая жизнь» – фотки Захара с телефона. А еще снимки нашей дачи, которую я люблю летом, потому что там дико красиво среди маминых цветов. Ну, еще аудиозаписи Цоя, англоязычных баллад. Дебюсси (Лёвино влияние!). Парочка хороших фильмов.
Ничего не жалко, раз в Сети нет Лёвки!К училищу я больше не ходила. Захар виноват! А вдруг я оглянусь, а он опять за спиной! К тому же трудно было угадать, когда Лёва выйдет. У школяров и музыкантов расписание никак не совпадало. Как-то я заскочила в их дурацкий колледж и глянула расписание первого курса. Ха! То в восемь занятия начинались, то в два, то в четыре. Раздолбай полный. Колледж был наполнен звуками – фоно, флейта, виолончель, труба, миллион скрипок… Какой-то музыкальный улей… как они тут все с ума не сойдут? Лёве фортепьяно купили. Иногда я слышала, как он дома бренчит. Тогда я останавливалась на лестничной площадке, подпирала стенку плечами и замирала. Но слышимость была плохая, хуже, чем в школе, в миллион раз. Я заходила домой, кусая от отчаяния губы.
И вот однажды захожу в лифт, а следом знакомый голос:
– Пожалуйста, подождите минутку!
У меня обмерло сердце: Лёвин же голос! А следом и весь Лёва нарисовался.
– Ой, это ты, Ветка! Привет!
– Здравствуй!
Мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Он не сердится: «Ветка!» И у него улыбка во всю физию! Мы оба улыбаемся и смотрим друг на друга голодными глазами. То есть нам обоим радостно видеть друг друга. Еле сдерживаюсь, чтобы не броситься ему на шею! Месяц (а кажется сто лет) прошел со времени случая в театре. И надо быть уж очень злопамятным, чтобы до сих пор помнить мою потрясающую детскую глупость. Хотя… я сама сто лет бы ее и не забыла. Длинную Лёвину шею обвивает серый вязаный шарф, край которого закрывает подбородок.
– Лёв! Чего так укрылся-то? Замерзаешь?
– Простыл немного. – Он покашлял в кулак, изображая простуженного – Как поживаешь, Вета? – Он смотрит на меня пристально, глубоко. Прямо в меня! Или мне кажется?
– Да вот… каким-то образом поживаю. В десятом «А» классе.
– Что ты говоришь? Не знал. А я в музыкальном коллежде учусь.
– С трудом, но мы об этом узнали. Американская разведка доложила. Ну и как там? Добрая атмосфера?
– Вполне. Меня устраивает. Тимки Певченко там нет. – Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. – А ты как? Музыку слушаешь? Не разлюбила?
– Слушаю, да. Цоя, других. А что?
Лифт остановился на нашем восьмом этаже. Но я не дала открыться дверям и нажала на кнопку двенадцатого. Кабина нехотя поползла выше.
– Что, покататься решила? – Лёвка насмешливо глядит на меня сверху вниз. Похоже, не понравилось, что я не дала ему выйти.
– Лёв… Знаешь… прости меня, а? Ну дура я, дура!
– Да простил давно! Что с вами, девушками, сделаешь? Вы какие-то ненормальные. Вас не поймешь!
– Спасибо! Можно я тебя поцелую за это? – Я притянула его за концы шарфа, но не поцеловала, а резко отпустила концы. – Лёв, правда, мне очень не хватает твоей музыки… – и вдруг решительно, как обреченная, я выкрикнула: – Мне надоело быть с тобой в разводе!
Я закусила губу и отвела глаза в сторону. Тру какое-то пятнышко на гладкой стене лифта.
Лифт остановился на двенадцатом.
– Так в чем же дело – давай не будем в разводе.
Лёва нажал на кнопку восьмого.
– А ты на меня уже правда не злишься?
– Правда, нет. Но тот случай, Вета, – Лёва покривился, покачал головой, – надолго вывел меня из равновесия.
– Не надо о диком. Давай о цивилизованном.
– Ладно, давай.
– Мы будем встречаться, о’кей?
– В лифте?
– Да хоть где! Можно и в лифте! Тут можно и чаек попить – делов-то! С сухариками!
Мы ударили по рукам, выйдя из лифта, разошлись по квартирам с глупыми улыбками на рожах. Ну, может, только у меня была улыбка глупая, я зря обобщаю. Но как же я была рада!
Рада? Нет, это слово не подходило для обозначения того, что я испытывала! Я была счастлива!С того дня, это, считай, с конца декабря, началась в нашем городе весна, расцвели яблони, вишни. Я снова была приветливой с Захаром, стала учить уроки, слушать Цоя. А раньше буквально все казалось мне запертым под увесистый амбарный замок. И я нахватала троек по всем предметам.
Декабрьские дни продолжали укорачиваться, а я этого не замечала. Для меня, наоборот, прибавилось свету.
Но встречаться нам все равно не удавалось. Да и как будешь встречаться? Нам же не по десять лет. И нельзя было просто позвонить в соседнюю квартиру и сказать соседскому мальчику: «Давай поиграем». Нужен был подходящий случай. Или какой-нибудь серьезный повод. Я каждый день надеялась, что вот буду выходить из квартиры, а тут откроется дверь и покажется Лёва. И мы идем – в одну и ту же сторонушку!Один раз повезло – меня окликнули с другой стороны улицы:
– Ветка! Эй, Ветка! – и еще как-то по-новому: – Виоветка!
Улочка узенькая, старая, с односторонним движением. По краю огромные тополя, а за ними одноэтажные деревянные домики. Милая такая улочка! Улочка-старушка! Бывают такие старушки уютные – улыбчивые, в белых платочках. Смотрю – между тополями стоит Лёвка и руками изо всех сил машет. Прямо как мельница! Сам весь в сугроб залез, лишь бы только я его заметила.
– Привет! – и я ему рукой в варежке помахала. И одной рукой! И второй! И двумя! – При-ивет! Лёва-а! Ты куда-а?
– В школу-у!
– В школу? – я – удивленно: – Я то-оже!
– Я в ко-олледж, – поправился он. – В училище-е! Пока!
– Ду-уй в свое училище-мучилище! – ору я. – По-ока-а!
Я слышала, они свой колледж тоже школой называют! Не доучились в школе-то, наверное, скучают по ней, еще бы хотели пошколярить, а вот заперли их в колледже музыкальном, бедолаг! А раньше, года два назад, этот колледж училищем назывался. Придумали тоже – колледж! Англичане все прямо в середине России!
Ох, я так обрадовалась, просто зверски. Закричала: «Ура!» – подпрыгнула, закрутила на месте Аньку Водонаеву, которая следом за мной шла в класс.