Шрифт:
– …Музыка созвучна Экзюпери, – сказал Лёва. – Его Маленькому Принцу. Вам не кажется?
Это было то последнее, что я услышала уже издалека. И вообще, что услышала.
Лёва и Светлана Евгеньевна растворились в мареве снегопада.
Что созвучно Маленькому Принцу?
Хочу знать! Хочу это слышать! Как раньше! Идти с Лёвой по снегопаду и слушать одну и ту же музыку! Я хочу! Хочу! Почему это стало невозможным?
– Это чё, Капитонов был? – спросили за спиной.
Что? Кто-то что-то сказал? Слова произнесли как будто внутри меня. Причем голосом Захара.
А может, я сплю? Кто это?
Медленно повернула голову.
Захар в своей лыжной шапочке с козырьком стоял за мной и щурился. Всегда эту шапку носит. Пушистые белые снежинки падали на пушистые черные ресницы, от которых меня еще недавно бросало то в жар, то в холод.
– Что? – спрашиваю я. И не узнаю своего голоса. Он глухой и незнакомый.
– Капитонов, чё ли, вышел, спрашиваю. А кто с ним? Не узнал. На какую-то из наших училок похожа.
Я медленно и молча иду по белой улице. Мне хочется плакать. Мне мешают плакать. Захар.
– Эй, Ветка… Ты слышь, чё ли?
Кислицин топает рядом. Мы сталкиваемся плечами. А потом уже и не сталкиваемся, потому что он меня обнял за плечи. Я стряхиваю его руку с плеча, как какую-нибудь мешающую мне ветку.
– Не надо, Захар.
– Не надо, не надо… ладно, – ворчит он. – Так это точно – Капитонов? А ты как тут оказалась? Случайно?
Я молча мотаю головой. Вправо, влево, вправо, влево… Летят снежинки… вправо, влево, вправо, влево, вниз… вниз…
– Нет.
– Ты чё, знала, чё он тут?
Я киваю: знала.
– Он чё, тут бывает?
Снова мой кивок.
– Он чё, и здесь, и в школе? Вундеркиндер?
– Только здесь. Он перевелся, Захар.
– Ни фига себе. А я и не знал. А ты шпионишь за ним, да?
– Захар…
– Ну, я Захар.
– А как ты здесь оказался?
– Ну, я за тобой шел.
– Зачем?
– Шпионю.
– Зачем?
– А зачем ты за мной ходила? – Захар начинает злиться. – Встречала меня из спортклуба? Зачем, а?
– Не знаю.
– Не знаешь? Ты чё, дура, чё ли? Сначала я. Потом Капитонов. А потом – кто? По цепочке – да? Скажи, да? Значит, будет и еще кто-то после Капитонова, да?
Захар возвышался надо мной. Смотрел на меня сбоку, изо рта вырывались злые слова. Злые злова.
– Не знаю. Захар, отстань, а? Прошу.
– А кто со мной целовался? Или это мне снилось?
– Прости. Не злись. Пожалуйста.
– А кто меня в театр приглашал? По-моему, это все делала одна и та же девчонка!
Молчу. А что тут скажешь? Только согласишься. Полное затмение сердца.
Захар остановился передо мной, схватил меня за плечи и потряс.
– Покровская!.. Ну погляди на меня, блин!
Смотрю. Ресницы. Глаза. Волосы из-под шапки. Черные, прямые, как у японца. Лицо перечеркивает снег. Снег так и идет, как шел, большой, пушистый. Снежинки, сцепившись, вновь упали на его ресницы. Он их сдул. Новые на ресницы сели.
– У тебя на ресницах снег, – я улыбнулась.
Я сняла перчатку и потрогала его ресницы со снежинками. Они сразу растаяли. Вот она, эфемерность, непостоянство: снег, вода, ничего. Захар схватил мою руку. Прижал к губам, как тогда в школе. Только тогда он ее просто прижал. А сейчас взял, ткнулся в нее губами и поцеловал, а потом прикусил кожу.
– Не надо, Захар. Щекотно.
– Щекотно? В чем дело? Может, объяснишь? Почему – Капитонов? В чем я провинился? А?
– Ни в чем. Просто все поменялось местами.
– Чё поменялось-то? Чё? Я не поменялся, на фиг! Вот, смотри!
Захар становится передо мной. Растопырил в стороны руки.
– Я! Я! Вот он, я! Кислицин! Захар! Анатольевич!
– Захар, не шуми. Не шуми, пожалуйста. На нас смотрят.
– Да пусть, на фиг, смотрят! А ты на другого смотришь, мне чё, его убить?
– Захар, – говорю я как можно спокойнее. Меня успокаивает снег, спокойный, медленно летящий. Снежинки, казалось, выбирали место, прежде чем упасть на землю. – Все равно же ты меня не любил. Никогда. Ты всегда меня мучил.
– Не любил, да? – шипит Захар. – Мучил? – Он щурит глаза, кривит лицо, становится некрасивым, злым гоблином. – А теперь, может, люблю? А?
Я с силой отталкиваю его от себя двумя руками и бегу по белой улице.
Нет, не любит! Ему кажется!
Быстро бегу, словно сдаю норматив по физре. Я боюсь, что он бросится меня догонять. Он спортсмен, он меня в два счета догонит.
Я влетела в торгово-развлекательный комплекс. Как раз на первом этаже в одном из залов кончился киносеанс и оттуда повалили зрители. Я смешалась с толпой. Повернувшись, увидела у входа в комплекс Кислицина. Вот ненормальный! И сюда явился. Решил выяснить отношения до конца? А что это такое – выяснить их до конца? Как первокласснику ему разжевать: «Не люблю тебя больше. Не знаю, не знаю, не знаю почему. Так получилось». Но он не поймет. Конечно, нет! Если я сама ничего не понимаю!
Я могла бы ускользнуть от Кислицина через другой выход – здесь их было три или четыре. Но я здорово струсила. И подумала, что он все равно вычислит. Я не хотела выяснять отношения до конца. Это глупо! Зачем их выяснять, если никто ничего не знает? Жизнь оказалась такой странной, она может поменяться буквально за день. А вдруг мне снова будет дорог Захар, а к Лёве я буду равнодушна? Меня в жар бросило, когда я об этом подумала. Температура подскочила буквально до ста градусов. Нет, нет, нет! Лёва и только Лёва! Захар – навсегда за спиной, он – навсегда прошлое.
Я штопором ввернулась в толпу зрителей и пошла против течения.
– Простите, я сумку забыла, сумку забыла, – бросала я людям, недовольным, что их расталкивают.
Передо мной нехотя расступались.
Я влетела в темный пустой зал. Шлепнулась в какое-то кресло и тупо уставилась в темноту. Сбоку в натяжном потолке горели четыре лампы вроде ночников. Горе, которое я испытала, увидев, что Лёва вышел со Светланой Евгеньеной, притупилось. Его притупил Захар. Я даже испугалась его, честное слово. Я поняла, что с Кислициным будут проблемы. Прямо завтра же в классе! Начнутся разборки. Ух, как я этого не люблю!