Ветер влюбленных
Шрифт:
В Воркуту поезд пришел под вечер. Я знала, что в квартире Капитоновых шаром покати. Полгода никто там не жил. Поэтому, прежде чем туда пойти, купила в магазине хлеба, воды в бутылке, сыру и яблок. И заявилась на центральную улицу, где был Лёвин дом. Конечно, улица называлась Ленина, как все главные улицы в городах нашей страны. Мало кто помнит, кто такой был этот самый таинственный Ленин, но это имя подарили улицам навечно. Дом был панельный, непрезентабельный внешне, каких тут большинство. Нашла я его легко – Лёва объяснил, каким автобусом добираться, а названия улиц и номера домов тут были написаны Гулливером, слепой прочитает. Квартирка уютная – небольшая кухня и три комнаты. Самая маленькая – Лёвкина детская. Сейчас здесь стояла старенькая тахта и колченогий стул на вытертом коврике. Еще почему-то чайник был около тахты. Прибрел, наверное, из кухни с тахтой побеседовать, скучно же: тишина полгода. Чай вскипятила на газе, в алюминиевой кастрюльке с длинной ручкой, в ней можно было даже кофе сварить. Люблю кофе по утрам. Я очень оригинальна! Завтра куплю молотого кофеечку и сварю себе непременно. Почему же завтра? Сегодня куплю! Как же здорово: целых четыре дня я буду жить в полном одиночестве в квартире, в которой пятнадцать лет своей жизни обитал гениальный пианист Лев Капитонов. Сначала ползал, открывая двери лбом, потом неуверенно топал на толстеньких ножках, а уж потом бегал, прыгал, шалил… Конечно, шалил, он же нормальный был ребенок, хотя и гений! Отсюда пошел в первый класс, здесь выводил в тетрадках первые каракули, подбирал на фоно первые нотки… А где фоно? Его продали перед отъездом за копейки… Я осматривала голые стены: они слышали звуки, рожденные его длинными пальцами. Лёва-а! Вот бы ты был рядом! Где ты? Я налила себе чаю в чашку с отбитой ручкой, распаковала
И тут позвонили в двери. Ничего себе! Кто бы это мог быть?
Никому не открою. Никто не знает, что в квартире кто-то есть. Она пустая. Она пустая вот уже почти полгода. Отстаньте, почтальоны, электрики, сантехники, дистрибьюторы разных товаров. Все отстаньте. Хочу быть одна. Или с Лёвой.
Звонок все требовательнее, все звонче.
Даже не подойду!
Зазвонил мобильный. На дисплее нарисовалось: Лёва.
Я нажала на кнопку приема.
– Ветка, ты чего не открываешь? Это я.
– Что? Кто? Лёва? Лё… ва? Ты где?
– Где-где… В Воркуте… Стою под родными дверями…
От удивления я чуть не выронила трубку. Здесь? Вот здесь – за дверью – Лёва? Он что, с неба свалился? Не может быть!
– Ну, открывай, быстрее! – Я уже направлялась к дверям и слышала эти слова по телефону и одновременно – в коридоре. Внизу двери нетерпеливо застучали башмаком.
Я открыла.
На пороге стоял Лёва. Реальный, взрослый, со своим длинным шарфом.
– Лёва!
– Ветка!
Все слова куда-то пропали. Он пахнет снегом и ветром. Его потрясающих глаз не видать. В прихожей темно. Ах да, ведь можно включить свет. Я стою и не двигаюсь. Меня словно парализовало. Я опираюсь на стену. Я даже на секунду прикрыла глаза – может, я сплю и в этом случае надо продолжать спать, чтобы досмотреть этот чудный сон?
– Ветка! Рябиновая! Рябинка! Ну, ты что, а? Это же я, я! Ну, очнись!
Вспомнил! Вспомнил, что я рябиновая! Как же долго он вспоминал!
И мы обнялись.
Мы обнялись. В первый раз в жизни! Без всякого напряжения. Без раздумий – можно-нельзя, что подумают… Мы сжали друг друга в объятиях как самые родные люди, которые долго не виделись. Искренне и душевно. И стояли так целую, наверно, минуту. Вернее, я стояла как вкопанная, застывшая в его объятиях, а он топтался в прихожей и меня обнимал, обнимал, крепче, крепче.
Мир такой хороший.
Наконец, я вспомнила, что умею говорить.
– Откуда ты, Лёва?
– С неба свалился!
– Я так и подумала!
– Самолет немножко задержался. А вообще-то я намеревался тебя встречать, – сообщил он, когда мы оторвались друг от друга. – Вот бы ты удивилась! А я как представил твое удивление, так сразу бросился собирать вещи!
Вещи! За Лёвиной спиной прятался тощий рюкзачок.
– Лёв, я бы с катушек съехала, если бы открыла квартиру своим ключом, а тут – ты стоишь с шарфиком длинным!
– Так хотелось Воркуту навестить, – сказал он, понизив голос. – И… тебя. Это ничего, что я прилетел? Не помешаю тебе, Рябинка?.. Рябинка! – нежно прошептал он и снова меня обнял.
Мир очень хороший.
– Лёва! Я даже мечтать об этом не смела. Лёва! Ты такой замечательный! Ты… ты знаешь кто? – Я сняла с него шапку и надела ее на себя. – Ты – мой Маленький Принц!
Он отстранился, внимательно посмотрел на меня.
– Правда? Значит, ты моя Роза?
– Розины колючки – точно мои!
– Так ведь это прекрасно. Осталось заиметь ее бутон, растрепанные лепестки… Ну а колючки – это же главное! – Он засмеялся. – Что за роза без шипов?.. – Снял куртку, кинул ее в прихожей в угол, на мою одежку.
– Ты читала Экзюпери, Рябинка?
– Да. Любимая книжка.
– Я рад! И моя любимая. Я ее время от времени перелистываю.
– Ты тоже на четыре дня?
– Нет, я только на два. У нас же сессия начинается, первая в жизни. Чаем с сухариками напоишь?
– Уже на столе! И чай, и сухарики. Пей! Тебе чай налила! Проходи, чувствуй себя как дома!
Смеемся. Мы все время смеемся. Мы оба – неисчерпаемые хранилища смеха.
– Спасибо. Буду. Как дома.
Снова обнявшись, довольно неуклюже мы прошли по узкому коридорчику в кубик кухни.На столе чашка в единственном числе, а рядом в шелестящей пачке – сухарики.
– Вот это да! В самом деле! Это что, мне? – Лёва удивленно уставился на натюрморт.
– Конечно! Домовые чаю не пьют.
– Ты телепат? Ясновидящая?
– И первое и второе. Пей, пока горячий.
– Спасибо. Знаешь, только за тем и ехал, чтобы чаю с сухариками попить.
Я сбегала за своей «поездной» чашкой, так как другой не было, бросила в нее чайный пакетик и налила кипятка из кастрюльки с ручкой.
Так мы сидели друг против друга, пили чай, хрустели сухариками. Продолжался Новый год. Мечты продолжали сбываться.Лёве ничего не надо было придумывать дома. Сказал родителям, что едет проведать квартиру и друзей. Отличный повод. Кто будет против? Его отпустили еще легче, чем меня.
– Лёв, давно хотела спросить. Можно?
– Сегодня все можно!
– …Ты почему со мной так плохо поступал?
– После того как ты устроила мне рандеву с Кислициным в театре?
– Ну… – Я виновато вздыхаю и отвожу в сторону глаза.
– Какой привет, такой ответ! – Лёва смотрел на меня с насмешкой. – Знаешь, этот сюрприз надолго вывел меня из равновесия. Я даже думал – навсегда.
– …Ты был такой безжалостный. Я скулила у тебя под дверью… а ты… был безучастен как… как… – мне на глаза бросилась поварешка висящая на стене, – как эта вот поварешка!
– Нет, а как ты со мной поступила?
– Я хотела, чтобы вы подружились.
– Подружились? Ты что, рехнулась? Не знаешь, что соперники непримиримы?
– Соперники? – Я удивленно смотрю на Лёву. – Вы – соперники? Лёва, я тебе что, нравилась?
– Эх ты, слепуха. Я только о тебе и думал. Ты и в колледже была для меня катализатором. Играю я концерт Баха, очень трагичную и мрачную музыку… вспоминаю, как ты меня ловко подставила, и начинаю играть действительно трагично. После урока преподаватель подходит ко мне, хлопает по плечу, говорит: «Ничего, все образуется».
– Да-а? Пра-авда?
– …Или играю что-то из Моцарта… Вспоминаю, как мы шли с тобой в школу, как разговаривали, как ты улыбалась, вспоминаю твои ямочки на щеках… и начинаю играть ярко, блестяще, разбрызгивая энергию и веселье.
– Ты открываешь мне Америку.
– Америку… глупые вы, девушки. Ничего не замечаете. Только себя. Отношение к тебе за последние полгода выбило меня из колеи обычной жизни.
– А как же Светлана Евгеньевна?
– А что Светлана Евгеньевна? – Лёва смотрит на меня недоуменно.
– Я вас видела вместе. – Я вспомнила, как ждала Лёву у входа в училище, как следила за ними по пути из школы, как жутко ревновала, и краска бросилась в лицо.
– И что? Мы же из одной школы. Должен же я был с кем-то общаться, раз в колледже не знал никого.
– А… а я думала… я так ревновала, Лёв, ой, просто ужасно. – Я помотала головой, удивленно и радостно улыбаясь. – Мне снились кошмары из-за твоей Светланы Евгеньевны! Она хорошая?
– Да, она славная. У нее трагедия в личной жизни, она сильно любит одного человека.
– А почему же не с ним?
– Он в Штаты уехал. Она два года ждала, что он ее пригласит, изо дня в день ждала, вот вызовет. Но этот жлоб ни разу не написал и не позвонил. Он просто-напросто смылся. Кинул ее.
– Ой, жалко. Мне жалко всех несчастливо влюбленных.
Особенно мне их стало жалко, после того как я узнала, что Лёва, оказывается, был неравнодушен ко мне.
– А если бы ты еще побыла на их месте!
– Лёва! – Я возмутилась и даже ладонью по столу хлопнула. – Лёва, я была на их месте! Я не знала, что нравлюсь тебе.
А еще я вспомнила ужасно далекую эпоху, когда я была влюблена в Захара, а он на меня никак не реагировал. Неужели такое было? Было? Неужели можно быть такой глупой и любить кого-то другого – не Лёву?
– Ох, я такая счастливая сейчас, Лёва! Я, пожалуй, еще чаю с сухариками попью. Он такой счастливый! Просто сбывшаяся мечта. Помнишь, мы шли в школу в первый учебный день и болтали о том, что хорошо бы у вас в Воркуте чаю с сухариками попить.
– Помню, рябиновая. Все помню, – Лёвин рот до ушей, а глаза мечут голубые электрические огоньки.
– Так что эта мечта сбылась! Да, кстати! – вспомнила я. – В квартире нет воды. Ни холодной, ни горячей. Чай я из бутылки кипятила.
– Ни холодной, ни горячей? – спросил Лёва, хитро на меня глядя.
– Увы… Я после поезда хотела умыться…
– Душ принять, да? Как вы все девушки любите воду.
– А ты разве нет?
– Парни не так от нее зависят.Лёвка встал, прошел в туалет, не закрыв за собой двери, и через несколько секунд в трубах забулькало.
– Включай! – крикнул он.
Я подошла к мойке и повернула кран. Полилась вода.
– Ты что, волшебник?
– Нет, не волшебник, только учусь. Всего лишь на первом курсе, – Лёва развел руками, рассмеялся. – …Когда уезжали, воду в трубах мы сами выключили. Видишь, как все просто.
– Ой, Лёва, классно, что ты приехал. Что бы я делала без воды? Нет, ты все же волшебник.
– Пусть будет так. Мне нравится быть волшебником! В таком случае любой сантехник волшебник, прикинь!
А потом мы пошли гулять.
На улице выла метель. Под розовым светом фонарей. Под праздничным, новогодним светом. Лёва сказал, что фонари здесь всегда так оптимистично горят. Наверное, здесь всегда праздник. На улице абсолютно никого. Рабочий день давно кончился, а гулять в такую метелищу вряд ли кому по душе. Ну а мы же сумасшедшие! И ветер ненормальный! Бушует, хочет порвать пространство в клочки. У него не очень-то получается, злится, воет, скандалит на всю округу. Только что окна не бьет.
Меня швырнуло на угол многоэтажного дома.
– Ой-ой-эй-эй!
– Держись, Ветка!
– Слушай, какой хулиган, а? – сказала я, стараясь отклеиться от угла, отталкиваясь от него и раз и другой. Ветер снова и снова кидал меня – об стену, об угол. Лёва доковылял до меня, подал руку.
– Кто хулиган?
– Да ветер ваш воркутинский!
– Еще бы! Просто бандит!
Мы шли, держась за руки, пригибаясь почти что до земли, почти ложась на этот ветер. Я повернулась спиной и правда легла на воздушный поток, а Лёва вперед нагнулся. Смешные положения тел.
– Вот это метель!
– Тут так часто бывает!
Мы брели по цивилизованной, европейской, улице за полярным кругом, между прочим, брели. В окнах многоэтажных домов уютно светился свет. В большом сером здании с колоннами было темно. Только на первом этаже окна горели.
– …Горно-экономический колледж. А окна светятся – вечернее отделение, – комментировал Лёва. – Напротив, вот чуть наискосок, смотри – гостиница «Воркута».
В гостинице рябило от огней. Из ресторана неслись звуки оркестра, в зале кружились пары. Силуэты танцующих переходили из рамы одного окна в раму другого. Люди все еще отмечали праздник, хотя прошло уже семь дней нового года. Цветные, радостные окна с гирляндами новогодних огоньков, холодный злой ветер, обычная улица, только деревьев нет. Голые какие-то тростинки выглядывали из макушек сугробов.
– Ива, – сказал Лёва про тростинки. – У нас есть парк с прудом, и растет в нем исключительно ива. Парк очень красивый. И можно плавать на лодках.
– Неужели нет ни одной березы?
– Нет, полярных березок – сколько угодно. Но они ростиком с кошку, вот с Тараса твоего Григорьича. Или с грибами можно сравнить. Грибы выше бывают. Они в тундре, и грибы, и тощие эти березки.
Заполярный круг. С ветром я уже познакомилась. Морозы бывают за сорок. Я поежилась. Как же здесь живут люди? Зимой без проблеска солнца. А из деревьев здесь только ивы и… столбы… Сколько их, деревянных столбов вдоль железнодорожной насыпи в тундре… Тысячи… И ни одной березки… Ни одной сосны… Ни одной елки…Перед гостиницей зимний городок со снежными фигурами. Видно, их в каждом городе мастерят. Посреди мишек и зайцев возвышалась елка и сама с собой перемигивалась цветными фонариками. Снежные Дед Мороз и Снегурочка снежными руками щупали ветреный воздух.
– Шахтерская елка, – огоньки рябили в глазах, – откуда она, ведь на много километров нет тайги.
– Наверно, из-под Инты привезли, – предположил Лёва, – смотри, узкая какая. Приполярная.
Инта – недалеко отсюда, мы проезжали этот город на поезде. От нее полярный круг совсем рядом.
– Покатаемся с горки? – спросил Лева.
– Да-а! Да-а! Даааа! – кричу я, и ветер разносит мое настроение по всей великолепной тундре.
Ледяная горка высокая, с плавным длиннющим спуском. И тут мы одни. Так кто-то подстроил! Кто-то большой молодец послал на Землю большой ветер, который разогнал всех! И только нас оставил – влюбленных. Мы вскарабкались на горку, пригибаясь от ветра, которому не понравилось, что мы еще и наверх забрались. «Ну, ребятки, я вам задам!» – просвистел он, да как начал дуть одним порывом, как будто бы кнопку нажали в какой-то вселенской аэротрубе. Я поплотнее завязала капюшон, став, наверное, похожей на клушу, схватила картонку от одной из распотрошенных коробок из ближайшего магазина. Лёва схватил другую, и мы понеслись, вспоминая детство! У-ух, красота! Просто круто! Лёвка потяжелее будет, так что он нагнал меня в секунду, толкнул своим телом, я завертелась волчком на своей картонке, и – в сугроб носом, плечами – всем своим существом. Кубарем в сугроб… Лёва в меня тут же врезался.
И испугался.
– Прости, прости, Веточка! Я тебя не ушиб?
Как он меня назвал? «Веточка?»
– Кто я? Кто? – мне хотелось еще раз услышать!
– Веточка! Ты моя хрупкая веточка!
– Лёва! Лёва, я люблю тебя, Лёва! – непрошеные слезы, непрошеные слова, и то и другое неожиданно, торопливо, я уткнулась лбом в его лоб, в его лицо, в его плечи…
– Рябинка моя, я тебя уже с первого сентября люблю.
Снежные брызги на губах и щеках, ветер с трех сторон, а с четвертой мой Лёва, закрывающий меня от метели.
Любимый.
Поцелуй посреди ветра в сугробе. Я оторвалась от его губ, чтоб сказать:
– Лёва, а я со второго! Со второго сентября!
– А как же Захар?
– Захар? Кто такой Захар? Я не помню такого!
Поцелуй.
– И меня забудешь, если встретишь еще кого-то.
Поцелуй.
– Я больше такого, как ты, никогда не встречу.
Поцелуй.
– А если встретишь? Еще получше?
Поцелуй.
– Не встречу. Ты красивый, и умный, и добрый. Никогда не встречу, никогда.
– А я такую, как ты, не встречу, такую красивую, умную, добрую, с ямочками на щеках.
Поцелуй.
– Я не добрая, я такое устроила в театре, ты так страдал.
Поцелуй.
– Ты хотела как лучше.
Поцелуй.
– Я хотела вам обоим добра.
Поцелуй.
– Да-да, ты хотела добра, я понял, но слишком поздно понял. Веточка, Веточка, Веточка…
И снова я уткнулась ему в лоб своим лбом, так мы и сидели, как два дурака, в сугробе посреди новогоднего ветра. Под веселую музыку Нового года, доносящуюся из окон ресторана. Под яростный вой метели.
И я плакала. Слезы счастья посреди ветра.Я не помню, как мы добрались домой. По-моему, это был какой-то ненормальный поход, потому что мы теперь шли по ветру, и он нас гнал, гнал в спину, шипел, свистел, плевался снегом. Нам приходилось подчиняться, приходилось бежать, иногда очень быстро, иногда не туда, куда нужно, потому что ветер не соблюдал повороты и переходы, а просто гнал нас вперед и вперед по прямой! Мы бежали, взявшись за руки, ветер хотел нас разъединить, но ничего у него не вышло, мы крепко-накрепко держались друг за друга. Тогда поток воздуха прижал нас к стене какого-то магазина, мы не выдержали его натиска и, прижатые друг к другу и одновременно к стене здания, вынуждены были снова целоваться, а потом Лёва обхватил меня всю и не отпускал. Он стоял, растопырив руки в стороны, и загораживал меня не только от ветра, но и, казалось, от всех земных неприятностей.
Мы замерзли как сосульки, и нам обоим нужно было незамедлительно согреться, если мы хотели остаться в живых. Мы набрали в ванну горячей воды и грелись, хохоча и время от времени целуясь. Мы прямо в одежде забрались в эту ванну, и уже не могли оторваться друг от друга. Лежали валетом и смеялись, и разговаривали, поднимались до пояса, чтобы поцеловаться. Потом мы со смехом выжимали наши вещи, стоя прямо в ванне, чтобы не устроить всемирный потоп. У меня было во что переодеться, а Лёвка нашел какие-то свои старые штаны в клеточку и растянутую майку. Ох, как же мы смеялись, когда он во все это облачился! Я вышла на середину комнаты и объявила:
– Выступает народный артист России, лауреат всех крутых мировых конкурсов Лев Капитонов!
И вытащила на середину комнаты одинокий колченогий стул.
А Лёва принес из кухни табуретку, сел на хромой стул и «заиграл», громко стуча по табуретке пальцами:
– Там-там-там, где-где-где…
В штанах в клеточку и растянутой майке!
Хохот. Хохот. Не смех, а дикое какое-то гоготанье. Ночное сумасшествие.
– Лёв, а давай тут останемся жить.
Меня потрясла эта простая мысль. Ведь и правда можно остаться! Есть жилье! Вдвоем! Вот было бы счастье!
Но Лёвку это не воспламенило. Сказал без энтузиазма, довольно вяло:
– В этом что-то есть. В здешний музколледж перевестись…
– В школу!
– Школ тут навалом. Запишем тебя в четвертую, в которой я учился. – Он усмехнулся. – В мой класс, в 10 «А».
– Я согласна. Я даже очень согласна! Я просто суперсогласна!
Чай с сухариками перед сном.Утро. Почти семейное. Я сварила кофе в алюминиевой кастрюльке с длинной ручкой. Мне хотелось выпить кофе вдвоем, но жалко было будить Лёвку. Он спал, вытянув одну руку, уткнувшись губами в локоть другой, и очень ровно дышал. Нет, не хочу его будить. Мы заснули очень поздно, он не выспался. Проболтали всю ночь. Пусть спит. Сегодня у него никаких дел. Только вечером – встреча с Мишкой Бессоновым. Миша – старинный друг, Лёвка скучал по нему в нашем городе. Он пообещал, что возьмет меня на встречу с дорогим товарищем Мишкой. А сейчас сбегаю-ка я в магазин, куплю муки, кефира и всего чего надо и напеку любимому оладушек. Я умею! Я вспомню, что я умею!