Ветер
Шрифт:
– Я знаю, - сказала она чуть нетерпеливо.
Он усмехнулся:
– Вы уже знаете, что я люблю слушать собственные разглагольствования.
Вид у нее был все более задумчивым.
– Я бы хотела посетить Авалон.
– Я тоже. Особенно с точки зрения социологических исследований. Мне интересно, не является ли эта планета знамением будущего?
– Каким образом?
Он продолжал медленно идти вперед, не забывая о том, что ее рука покоится в его.
– Из-за барасиальной культуры, которую они создают. Или которая создает себя. Нельзя планировать или направлять новое течение в истории. Мне
– 117
"Боже! Что за каша из метафор!" - Пронеслось в его мозгу. Он внутренне рассмеялся и закончил:
– Я вовсе не считаю, что пришел к какому-то правильному решению. Я не предполагаю даже, что встречу с радостью тот факт, что Авалон должен быть оставлен с Итри.
– Как же это так?
– Недоуменно спросила Луиза.
– Вы ведь сами только что сказали, что это был единственный путь!
– Конечно, может быть, я всего лишь выражал естественный пессимизм человека, выполнившего задание Правительственного Дома просто неудовлетворительно. И все же от раздумий никуда не денешься. Авалонцы, обе расы, похоже, считают себя более итрианами, чем жители самого Итри. Мне кажется, что будущие их поколения дадут Доминиону несоразмерно большую долю руководителей, особенно адмиралов. Будем надеяться, что они не принесут с собой добавочный груз - реваншизм! И в мирных условиях Авалон, единственный по своей уникальности мир, несомненно может дать много большее, чем просто большую долю в торговле - он может дать свой мозг! И последствия предвидеть невозможно.
Она сильно сжала его руку:
– Ваши слова заставляют меня радоваться, что я не политик!
– Но ваша радость не может и наполовину быть равной той, которую я испытываю по этому же поводу, - сказал он.
– Давайте же оставим эту, хоть и столь важную, тему. Давайте поговорим хотя бы о вашей поездке на Авалон. Я уверен, что это можно устроить через несколько месяцев.
Она повернулась и посмотрела прямо ему в лицо. Потом она отвернулась снова. Прошла минута, а она все молчала.
– В чем дело?
– Спросил он, испугавшись.
– Я уезжаю, Экрэм, - сказала она.
– Скоро - и навсегда!
– Что?
– Он едва сдержался, чтобы не вцепиться в ее руку.
– Отец! Сегодня он послал прошение об отставке.
– Я знаю, что он. Был подвергнут низким обвинениям. Помните, я писал в адмиралтейство Центра?
– Да. Это было очень мило с вашей стороны.
– Она снова встретилась с ним взглядом.
– То был не просто мой долг, Луиза, - страх не оставил его, но он был рад тому, что говорит твердо. Ему даже удалось улыбнуться. Империи нужны хорошие люди. Никто не мог бы предугадать ужас Скорпелуны, никто не мог бы потом сделать больше, чем сделал Хуан Кайал. Обвинять его, отдавать под суд, несомненно, бессмысленно, и я уверен, что ничего этого не будет.
– Но он сам себя винит, - она тихо заплакала.
"На это у меня ответа нет", - подумал он.
– Мы возвращаемся в Нью-Мехико, - сказала она.
– Я понимаю, что ему должно было быть невыносимо трудно, попытался объяснить он.
– Но должны ли ехать вы?
– Кто еще у него есть?
– Я. Возможно, мне удастся получить пост
– Мне жаль, Экрэм, - ресницы ее бросили тень на нежные щеки. Земля тоже не подойдет. Я не позволю ему мучиться одному. Дома, среди ему подобных, ему будет легче.
– Она не слишком уверенно улыбнулась губернатору и кивнула.
– Нам подобных! Думаю, я и сама стосковалась по дому. Навестите нас как-нибудь.
– Она старательно подбирала слова. Я, конечно, выйду замуж. Думаю, вы не будете возражать, если я назову мальчика в вашу честь?
– 118
– Что вы, это такая честь, которую не могла бы мне дать Империя, повесь она на мою грудь все возможные награды, - автоматически ответил он.
– Не пройти ли нам в дом? Сейчас как раз время для коктейлей. К тому же, у нас особый случай.
"Что ж, - думал он сквозь щемящую боль, - дивная мечта - приятная гостья, но теперь я свободен от обязанностей хозяина. Я могу расслабиться и насладиться играми в губернаторство, рыцарство, высокородство, лорда-советника, государственного деятеля на покое, пишущего мемуары.
Завтра я должен исследовать местные возможности соседей. В конце концов, средний возраст бывает только раз в жизни!"
В Грее царило лето, когда известие достигло Авалона. Сначала было некоторое напряжение - кто может полностью доверять Империи?
– Но потом радость взяла свое и вылилась в общее празднество.
Птицы Кристофер Холм и Табита Фалкайн скоро оставили веселье. Соглашение, церемония, празднество могли подождать.
Они решили, что ночь окончательного мира станет их брачной ночью.
Но у них не было потребности спешить. Это было не в обычаях чоса.
Сначала нужно оставить все заботы позади, иначе они не найдут способ стать единым целым в их мире, их судьбе, их смерти, иначе они не смогут свободно слиться друг с другом.
За северными землями холмы не были еще заселены, хотя растения, чьи семена прибыли с пионерами, давно уже перестали быть чужими. Крис и Тэбби приземлились на закате, чьи красные и золотые лучи сверкали над спокойным морем.
Они разбили лагерь, поели, выпили по маленькому бокалу вина, поцеловались.
Потом рука об руку они пошли по тропинке, ведущей к гряде.
Слева от них густо покрытая травой земля круто обрывалась к воде. Это сверкающее безмолвие, уходящее к горизонту, казалось совсем темным вдали, фиолетовым, почти черным. Среди дремлющих созвездий поднялась вечерняя звезда. Справа от них был лес, наполненный сладковатым запахом сосны. Теплый ветерок перебирал ветви.
– Айат?
– Спросила она однажды.
– Дома, - ответил он.
Его тон и то, как он скользнул губами по ее неясно светлеющим в полутьме волосам, сказало ей: "Я должен исцелить ее, как ты исцеляешь меня, дорогая".
Ее пальцы, тронувшие его щеку, ответили: "К моей радости, которая все растет и растет".
И все же он почувствовал ее невысказанный вопрос. Он подумал, что знает, в чем дело. Он часто поднимался в нем самом, но он - читатель, философ, поэт - мог вопрошать столетия лучше, чем она, чьим даром было понимание настоящего.
Он не побуждал ее к тому, чтобы она произнесла его вслух. Достаточно этого часа - и она будет с ним.
Поднималась Моргана, усеянная темными пятнами, и менее яркая, чем раньше, так велики были ее раны. Тэбби остановилась.