Ветхозаветные пророки
Шрифт:
Итак, в лице пророка Аввакума Остаток Израиля сделал выбор: он поднялся над религией, которая ищет лишь видимых наград, а без них колеблется и гаснет. Из трагического мрака вера Аввакума вышла обновленной, преображенной и бескорыстной, как всякая подлинная любовь.
Иеремия против Иерусалима
Иудея 609–597 гг.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Преемником убитого царя-реформатора должен был стать старший
Но не прошло и трех месяцев после коронации, как новое бедствие постигло Иудею. После безуспешного похода на Евфрат и в Сирию вернулся фараон Нехо. На этот раз его послы прямо объявили, что отныне власть Египта над Палестиной восстанавливается. Противиться было бесполезно, и Иоахаз вынужден был ехать к фараону в Риблу для принятия вассальной присяги.
Обойденный Элиаким, вероятно, воспользовался моментом, чтобы наверстать упущенное. В результате фараон задержал Иоахаза при себе и затребовал в ставку Элиакима. Воцарилось напряженное ожидание; Иеремия предсказывал, что Иоахаз уже больше никогда не вернется на родину. А вскоре пришло известие, что Нехо возвращается в Египет, увозя Иоахаза в качестве пленника. Царем же над Иудеей он утвердил Элиакима, который, видимо, сумел убедить Нехо в своей лояльности. В знак подчинения он получил новое имя Иоаким.
Двадцатипятилетний царь был прямой противоположностью своему отцу. Больше всего он любил увеселения и роскошь, религиозными вопросами не интересовался, политической независимости не искал. В течение одиннадцати лет своего правления он, насколько это было возможно, хранил верность фараону, из рук которого получил власть. Дань, возложенную на него Нехо, он не пожелал выплачивать из казны или из средств богачей, но обложил податью весь народ. Те самые люди, которые не желали, чтобы он царствовал, теперь вынуждены были оплачивать цену его короны. Уже в этом своем первом шаге был весь Иоаким.
Главной заботой царя стала перестройка дворца. Пренебрегая денежными трудностями, он велел обшить его залы дорогим кедром и всячески их украсить. Иеремия впоследствии говорил, что этот дворец, где рабочих принуждали трудиться безвозмездно, построен на «неправде и беззаконии».
Что касается преобразований Иосии, то, хотя Иоаким формально не отменил их, все дело обновления веры оказалось полностью заброшенным. Первосвященник Хилкия к тому времени умер, и его сменил Азария, человек, во всех отношениях ему уступающий. Духовенство и пророки были рады уже и тому, что не наступила реакция в духе Менаше. Чтобы задобрить их, царь оставил за храмом положение единственного святилища. Сохранение этой внешней стороны реформы радовало тех, кто считал важным уберечь хоть что-то: пусть столь страстно ожидаемая мессианская эра отодвинулась в неопределенное будущее, зато оставался несомненный знак Божиего благоволения — Иерусалим и храм; они стоят нерушимо, и это главное. Ореол святости и неприступности, окружавший город, не померк, а, напротив, стал ярче прежнего. Египтяне не коснулись Сиона; это ли не доказательство того, что Ягве по-прежнему обитает в Своем Доме?
В эти годы патриотизм, раненный крушением политических надежд, стал вырождаться в болезненный национализм. Как это нередко бывает, бедствия
Удовольствовавшись малым, его служители смотрели сквозь пальцы на то, что социальные идеи второзакония превращались в пустой звук, что люди охладевали к памяти Иосии.
Исподволь стали возрождаться старые языческие обряды. Кое-где крестьяне вновь старались умилостивить Ваалов, опасаясь засухи, а женщины отыскивали заброшенные амулеты Астарты.
Впрочем, это были уже скорее тени прошлого, которые не могли изменить общей картины набожности и спокойствия. В стране царил мир. Египетское иго не было слишком тяжелым, оно ограничивалось взиманием подати. В остальном же фараон не вмешивался во внутреннюю жизнь Иудеи. Все шло своим чередом: крестьяне обрабатывали землю, писцы трудились в канцеляриях, священники совершали богослужение, царедворцы составляли сметы для построек и содержания гарема, купцы торговали, левиты пели, пророки пророчествовали.
И тогда-то Иеремия вновь был призван выступить против Иерусалима. Как и прежде, не без колебаний решился он возобновить борьбу со своим народом. Внутренний Голос не давал ему покоя, пока он не согласился идти и говорить. Иеремия вынужден был сказать людям самое страшное и непонятное для них. От его слов почва должна была уйти из-под ног любого набожного иудея: пророк объявил войну двум последним кумирам — идее национального превосходства и слепой вере в народную святыню. Одним из первых среди учителей человечества Иеремия возвестил чисто духовную религию, которая, признавая внешние формы, по существу стоит выше их. Пророку надо было показать, что стены храма и камни алтаря не имеют ценности сами по себе. Он готовился развеять миф о нерушимости Дома Ягве, чтобы напомнить о «богопознании», заслоненном внешними формами культа.
Для своего первого выступления Иеремия выбрал внебогослужебное время и пришел к воротам, ведущим во внутренний двор святилища, где обычно глашатаи объявляли волю царя, решались тяжбы и обсуждались общественные события. Когда внимание собравшихся обратилось к нему, Иеремия начал речь, говоря от лица Ягве:
«Исправьте пути ваши и поступки ваши, и тогда Я упрочу пребывание ваше на этом месте. Не полагайтесь на обманчивые слова говорящих: „Здесь храм Ягве! Здесь храм Ягве!“ Если не будете обижать иноземца, сироты и вдовы, если не будете проливать невинную кровь на этом месте и не пойдете за иными богами на беду себе — тогда оставлю Я вас жить на этом месте, на земле, которую Я издревле дал отцам вашим. Вот вы надеетесь на обманчивые слова, которые не принесут вам пользы. Хорошо ли, что вы, воруя, распутничая и принося ложные клятвы, кадя Ваалу и следуя чужим богам, которых не знали прежде, приходите потом и становитесь пред лицом Моим, говорите: „Мы спасены!“ — только для того, чтобы снова совершать все эти гнусности? Не сделался ли для вас Дом этот, названный Моим именем, вертепом разбойников?» (Иер.7 и 26).
Пророк напомнил об участии святилища в Шило, где во времена Судей хранился Ковчег Ягве. Пока народ был верен завету, Бог пребывал с ним, когда же — изменил, Господь перестал охранять святыню; храм Шило был разрушен, а Ковчег захватили враги. Та же судьба постигнет и храм Сионский, если народ не переменит своего образа жизни. Едва только пророк смолк, как на него надвинулась негодующая толпа: как может этот человек кощунственно говорить о гибели Дома Божия? Не Сам ли Ягве обещал, что рука врага не коснется его?