Шрифт:
Письма русского путешественника
Александр Беляев
Вьетнамерение
Новое литературное обозрение
Москва
2024
УДК 821.161.1.09
ББК 83.3(2Рос=Рус)6
Б44
Александр Беляев
Вьетнамерение / Александр Беляев. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Письма русского путешественника»).
Самолет «Ил-86» рейсом Москва – Хошимин летом 1994 года летел десять часов и совершал промежуточную посадку в Дели. Так начинается рассказ Александра Беляева о детских и юношеских годах, проведенных во Вьетнаме – стране, уже пережившей войну и колониальный опыт. Центральный рынок «Бен Тхань», известный среди советских как «Сайгон-базар», рынок в «Тхань Де», где можно купить настойки на змеях, гекконах и морских коньках в огромных стеклянных бутылях, уличные забегаловки, где подают «супчик фо», «супчик лао» и «сайгонские блинчики», вечерние дискотеки, на которые съезжалась молодежь на роскошных мотоциклах типа «Хонда-стид» и «Ямаха-вираго», где танцевали под Ace of Base и Dr. Alban… Автор дает памяти отфильтровать все лишнее и оставить самые выразительные детали, выхваченные взглядом растерянного ребенка. И в то же время этот взгляд, переданный уже сформировавшимся автором, не менее пристально сфокусирован на окружающих рассказчика взрослых – советских людях, вдруг оказавшихся в постсоветском
В оформлении обложки использован фрагмент карты Вьетнама. Ок. 1885–1890. Библиотека Конгресса США.
ISBN 978-5-4448-2436-8
Отныне переход стал возможен. Между жизнью и мной время проложило тропинку, и она длиннее, чем я успел пройти. Через двадцать лет небрежения я отправляюсь на свидание с прошлым опытом, некогда отказавшим мне в глубине, но теперь я пройду этот путь до конца, чтобы постичь его смысл и сделать по-настоящему своим.
Писатель, который написал эту книгу, лицо вымышленное, большинство других персонажей реально существовали 1 .
НА ПОЛПУТИ: ДЕЛИ
1
И, слава богам, существуют, живут и здравствуют. – А. Б.
…Но и об этом в буддизме можно думать по-разному, а может быть, и нужно думать по-разному, ибо учение Будды в изложенном здесь несколько обобщенном виде предполагает, на мой взгляд, полное свободомыслие.
Самолет «Ил-86» рейсом Москва – Хошимин летом 1994 года летел десять часов и совершал промежуточную посадку в Дели. Помню Тадж-Махал из иллюминатора: волшебный дворец слоновой кости из восточной сказки, сияющий эффектной подсветкой в кромешной ночи, а перед этим, из того же иллюминатора, но в другом секторе обзора – огромное, фиолетовое в черноту и свинец, кишащее грозовыми молниями облако, будто огромный, воспаленный мозг. Мне было страшно, я боялся, что молния шарахнет в самолет, и мы упадем, и я так и не увижу… Но все обошлось. Когда самолет сел, пассажиров выгрузили и посадили в автобус с гармошкой, какой-то винтажный, если не сказать допотопный, колониально-антикварный, совсем не похожий на московские желтые «Икарусы» аналогичной конструкции. Мягкие сиденья того индийского автобуса напоминали сиденья в старых сине-желтых вагонах московского метро образца восьмидесятых. Когда автобус подъехал к зданию аэропорта, я встал со своего сиденья: на том месте, где я сидел, образовалась натуральная лужа. Стопроцентная влажность, дышишь практически водой, потеешь как в парилке на верхней полке. Куда я попал? Теперь так будет всегда? Надо отращивать жабры? Я должен расплачиваться за безумные фантазии своего тезки-однофамильца и стать человеком-амфибией? Слава индийским богам, мы ждали всего около часа, за это время самолет благополучно дозаправился и полетел дальше согласно заданному курсу уже без особых приключений, кроме неизбежной турбулентности.
САЙГОН ВПЕРВЫЕ
Я живу очень далеко.
Первым воспоминаниям положено быть самыми яркими, но от долгого, выматывающего перелета как раз они-то и не сохранились. Ни аэропорта, ни самого первого впечатления от Сайгона у меня не осталось. Потом я посмотрел по карте и увидел, что улица, по которой мы ехали из аэропорта, по идее, должна была бы называться улицей Пастeра (наши эмгэушные хохмачи называли ее исключительно «улицей пaстера», которая логично продолжалась «улицей пастера Шлага»). Химия в школе – да и сама школа – у меня еще не началась – я только-только закончил шестой класс, удачно проскочив четвертый, и к тому же прилетели в Сайгон мы в июле – и потому я не знал, кто такой Луи Пастер, изобретатель пресловутой пастеризации. Узнать об этом мне случилось как раз в ближайшие годы, в школе при консульстве, которое было хоть и в отдалении от означенной улицы, но все же было. Этот гений места не замедлил заявить о себе. Но прежде химии была ботаника, причем настоящая, окружающая, а не школьная. Сейчас я думаю, что первым моим сайгонским впечатлением были огромные деревья, росшие в городе вдоль дорог и вообще повсюду. Высоченные, неизвестные, какие-то величественные, вечнозеленые, как и все здесь, с красивыми беловатыми, желтоватыми и розоватыми цветами и корой непривычной фактуры. Вторым впечатлением была гостиница, где я постепенно приходил в себя после перелета.
«С ВЕТЕРКОМ»
Мне часто снится отель «Дельфин».
Гостиница, в которой мне предстояло жить ближайшие ровно два года, называлась «Тхань Да», что переводится с вьетнамского «С ветерком». Разумеется, я никогда не проверял по словарю, как переводится это слово, или эти два слова, просто как-то это было всем известно, все так говорили, и даже если на самом деле название переводится как-то иначе, теперь, когда я пишу эти страницы, мне это так называемое точное знание совершенно ни к чему. Для меня «Тхань Да» означало, означает и будет означать «С ветерком». Номера этой гостиницы были обставлены мебелью красного дерева – звучит богато, но дело в том, что другой древесины тут попросту нет, поэтому даже ручка от вантуза делается из красного дерева. Пара кресел, диван, журнальный столик – этот стандартный ансамбль имелся в каждой комнате, которую можно назвать гостиной. Из типовых украшательств интерьера – зеркало и висячие нитяные занавеси из мелких морских ракушек беловато-бежевато-рыжевато-коричневатых оттенков. Какое-нибудь растение с крупными, мощными, сочными листьями в горшке. В спальнях – широкие кровати, по углам которых приторочен реечный каркас, к которому прицеплена противомоскитная сетка: капроновая, белая или голубоватая. Прикроватные тумбочки (опять красное дерево с белой пластмассовой идиотской облицовкой; верхний выдвижной ящик, под ним дверка в основное отделение, удивительный запах этой необработанной, даже неошкуренной, с занозами, древесины), рабочий стол, который можно поставить в любую комнату, и даже со временем попросить второй, если требуется, и самое важное – единственный в номере кондиционер, чаще всего советского производства – крепился под окном спальни вопреки всем законам конвекции, о которых, впрочем, я тоже ничего не знал, пока не столкнулся на практике, в быту. Крошечная кухонька с еще более крошечным балкончиком, выходившим во внутренний дворик-колодец. Ванная и туалет – единое, небольшое пространство. Ванны, собственно, никакой нет. Просто раковина сразу за дверью, а дальше, у стены с небольшим окошком – душ, вода из которого стекает по чуть наклонному кафелю в отверстие в углу, в другом углу – унитаз, над которым висит огромный водонагреватель. Никаких перегородок или занавесок. Процедура принятия душа означала воду и брызги
СИНТЯЙКИ
Также во Вьетнаме сложились определенные традиции общения, связанные с использованием различных категорий имен и системой табуирования некоторых из них.
Всякой гостинице полагаются горничные. В «Тхань Де» они, разумеется, тоже были, хотя в наших номерах они прибирались не каждый день, вернее, я вообще не помню, чтобы в наш номер приходил убираться кто-то со стороны: мы же не останавливались, а жили, поэтому и убирались сами. Наверное, была какая-то договоренность насчет периодичности смены постельного белья, да, скорее всего, но я не вдавался в такие дела. А может, советскому человеку казалось немыслимым и недопустимым, чтобы в его жилище прибирался кто-то другой… не знаю. При встрече с горничными на общем балконе (такие балконы-галереи шли снаружи дома, по периметру, вдоль каждого этажа, и заворачивали за угол к внешним лестницам по обеим торцам корпуса; на эти же балконы выходили двери всех номеров) полагалось здороваться, и от этих многолетних приветствий все уже знали всех по именам и в лицо. «Здравствуйте» по-вьетнамски будет примерно «Синь тяу», поэтому горничных закономерно окрестили синтяйками.
ЭТАЖИ
Мне кажется, дело происходит летом.
«Тхань Да» стала первым в моей жизни реальным воплощением иностранной действительности, в которой первый этаж не считается за этаж. Это «граунд флор», не знаю, как по-вьетнамски, как по-русски, тоже не знаю, потому что по-русски это просто первый этаж. А там первый этаж был физически вторым! Не верь глазам своим. В приземистом нулевом этаже – «рецепшн». Соседняя дверь – «бомбида». «Бомбида» – эт0 такая версия бильярда. Стол, в принципе, такой же, но шаров меньше: три белых (один белый – с точками) и один черный. Луз нет. В чем смысл игры – не знаю. Я просто брал кий, когда в зале никого не было, и старался попасть одним шаром по нескольким другим. Рядом с бильярдным столом – столы для настольного тенниса. Вспотев и наигравшись, постоялец выходит из «бомбиды», и чего ему хочется на жаре? Разумеется, пива! Пожалуйста: еще одна соседняя дверь приземистого этажа – ресторан, вход в который снаружи украшают глиняные горшки с араукариями, завезенными из Южной Америки, а внутри к вашим услугам никогда не иссякающий холодильник, битком набитый «Биа Сайгон» в зеленом стекле с серебряными драконами на этикетках. Для таких, как я, – неизменная кола «Чибеко», «Фанта», «Севенап». Жизнь налаживалась.
БЛИЖАЙШАЯ ТЕРРИТОРИЯ И ЕЕ ОКРЕСТНОСТИ
…пытаться в границах одного дома представить основы коллективного существования…
Говоря «гостиница», я в действительности имею в виду довольно просторную территорию на мысу (полу)острова. Стало быть, одним краем эта территория граничит с рекой, вернее, прямым и довольно узким, искусственно прорытым, но относительно судоходным каналом реки Сайгон. На территории – три гостиничных корпуса и водонапорная башня высотой с пятиэтажку. Или семиэтажку? Или девяти? У меня плохо с глазомером. Хоть это и было запрещено, но мы, отдельно взятые дети, забирались на нее иногда по ночам. Вид оттуда был невероятный. Огни центра Сайгона в отдалении, гулко тарахтящие лодки и кораблики на реке, Южный Крест у горизонта… Ладно, спустимся на землю, пока во время своего ежевечернего обхода нас не засек охранник с фонариком и не наябедничал нашим родителям. Корпуса гостиницы: два вытянутых, четырехэтажных, и один квадратный, с внутренним двором-патио, так называемый корейский корпус, который назывался у нас так потому, что в нем постоянно селились и жили корейцы. В центре внутреннего дворика корейского корпуса бродили бесхвостые кошки (вьетнамские? или уже гибридные, паназиатские, кореизированные?), росла огромная роскошная плюмерия, там было безветренно, почему-то прохладно, и в силу всех этих причин это было самое удобное и приятное место для игры в бадминтон. В который по вечерам, при свете фонарей, мы играли и между собой, и с окрестными вьетнамцами, работавшими в конторах, ютившихся в съемных помещениях гостиницы. Только с корейцами не играли. Они держались снобски, носили вечные свои белые носки и белые кроссовки, с ними никто не дружил. Нас они, вероятно, тоже за людей не считали. За два года мы переезжали из корпуса в корпус несколько раз и успели в итоге пожить во всех трех корпусах. Зачем это делалось – неизвестно. Самый удобный, просторный и классный корпус – «корейский». Остальные два – обычные, сносные. Описанный выше гостиничный номер – как раз такой, из обычного, не «корейского» корпуса. Номер «корейского» корпуса, кстати, я бы не смог сейчас восстановить в памяти во всех деталях и подробностях. Двери другие, окна другие, мебель другая, даже запах другой. Простор, наверное, шик… впрочем, по сравнению с Москвой это все для меня было шик, даже самая бедная экзотика. Я все впитывал, меня переполняло, и казалось, что столько уже невозможно вместить. Надо что-то с этим делать, куда-то класть, как-то со всем этим быть, иначе оно меня снесет и не запомнится так, как мне бы хотелось, чтобы запомнилось. И вот однажды случилось довольно важное для меня событие, назовем его «опамятование».
ОПАМЯТОВАНИЕ
Из всех комнат, возникавших перед моим мысленным взором…
В один из тханьданских вечеров в гостиничном номере со мной случился момент опамятования, назовем это так. Переживание вполне в духе Пруста, но тогда я понятия еще не имел ни о каком Прусте. Я сидел в номере – сейчас уже не важно, это был наш номер или соседский, – и пристально рассматривал его устройство. Стены, потолок, углы, занавески, окна, пропорции и соотношения всего этого целого и соотношения между частями. Мне вдруг захотелось – точнее, я был уверен, что это необходимо, будто бы от этого зависела чья-то жизнь или смерть, – запомнить все в точности, запечатлеть в сознании без посредства фотоаппарата, или рисунка, или словесного описания. Мебель, планировка номера, формы дверных ручек, цвет москитных сеток, узор кафельной плитки на полу… и еще то, как стена переходит в потолок: каким-то необычным образом, какие-то там линеарно-архитектурные завихрения по пути моего взгляда, сложные, но их тоже непременно надо зафиксировать в памяти… Сейчас я ограничиваюсь простым перечислением всего того, что подлежало непременному, в деталях и подробностях запоминанию, но тогда я просидел неподвижно несколько часов, так мне казалось, и в результате этого замершего сидения в самом деле все запомнил, запомнил все в точности раз и навсегда.