Ветры славы
Шрифт:
Но где танки?
Где другие полки дивизии?
В бинокль Мехтиев четко различал лица, диковатые, задубелые лица ближних немцев, которые тоже смотрели будто прямо на него, хотя и не могли, кажется, видеть его, стоящего в укрытии. «Не сдаются, — думал Бахыш. — Вчера сдавались десятками, а сегодня лишь отдельные перебежчики. На что-то надеются. Впрочем, разгадка несложная: вчера их опрокидывали залпы восьмидесяти орудийных и минометных стволов, а сегодня появилась надежда прорваться, раз артиллерия наша помалкивает».
Четвертая атака противника началась без шума: двойная цепь пехоты, колыхнувшись
Но когда идущие во весь рост немцы поравнялись с теми, кто нехотя выползал из спасительных воронок, перед ними встал частокол минных разрывов.
Когда же дым рассеялся, а пыль осела на изуродованную землю, никого из только что шедших в полный рост автоматчиков уже не было: кто был убит наповал, кто ранен, а кто как упал ничком от страха, так и лежал, не шевелясь, не веря в спасение. Теперь лежало перед самой передовой, может, вдвое, втрое больше немцев; и если в живых осталась лишь половина из них, то все равно они могут без особого труда смять и опрокинуть оборону всего полка.
Мехтиев снова потерял счет времени. Оно уплотнялось по мере того, как занимался, полыхал августовский погожий день и ярость противника с каждой минутой нарастала.
— Та-анки!.. — восторженно закричал кто-то из разведчиков.
Мехтиев круто обернулся. На высотках юго-восточнее Сарата-Галбены он увидел в бинокль несколько машин. Как раз в это время появилась радиосвязь с дивизией.
— Чьи танки? — запросил он штаб.
— Откуда идут?
— Почти с юга, чуть восточнее.
— С юга не может быть своих, — ответил говоривший с ним начальник штаба дивизии. — Свои будут со стороны Котовского. Это, видно, немцы. Встречайте…
Легко сказать — встречайте! А чем? Где боеприпасы? Где, наконец, давно обещанная помощь? Да что же за равнодушие такое в дивизионном штабе?!
— Сколько у нас бронебойных, Николай Леонтьевич? — сдержанно спросил он Невского.
— С полсотни наберется.
— Если немцы, — стреляй только в упор, наверняка.
— Постараемся.
Тем временем число танков на горизонте удвоилось. Они двигались в шахматном порядке, вольно растянувшись по горизонту и не спеша. Мехтиев насчитал около тридцати и тотчас послал навстречу им разведку: выяснить — чьи.
Оттуда открыли огонь: снаряды падали и в расположении полка, и в расположении немцев, часть которых было оживилась в нейтральной зоне. Впрочем, Мехтиева сейчас не так тревожила опасная близость немецких автоматчиков, как надвигающаяся с юга лавина. Танки приближались, изредка постреливая. Вот за
Один из снарядов грохнул вовсе близко от КП. Кто-то подтолкнул Мехтиева к землянке. Он отстранился. «Нет-нет, — горячечно подумал он. — Если зайду в блиндаж, потеряю власть над бойцами. Не хватало паники в критический момент».
К нему подбежал майор Манафов.
— Что будем делать со знаменем? — спросил он.
— Несите его сюда, — хрипло ответил командир полка.
«Неужели конец?.. — думал он. — Нет-нет, попытаемся еще отойти в лес, навстречу нашим…» — Он перевел взгляд на свои батальоны. Они отстреливались, не допуская к переднему краю наглеющих немцев, которые тоже видели эти танки и, вероятно, приняли их за свои.
Лишь на считанные секунды задержал Мехтиев взгляд на своих «штрафниках». Они отбивались наравне со всеми, их «шмайссеры» почти не умолкали все утро напролет.
Но вот снова рванул невдалеке снаряд, посланный танковой пушкой, — Мехтиев едва успел пригнуться под вихревым осколочным зонтом… И вдруг… он увидел маму, совсем рядом, рукой подать. Образ явился ему так зримо, что он испугался, шагнул было, чтобы заслонить мать от шальных разрывов, но видение исчезло внезапно, как и возникло мгновение назад.
Принесли знамя.
То было не просто боевое знамя, как у всех полков: его вручили 1041-му полку от имени Президиума Верховного Совета Азербайджана. И полк прошел с ним через десятки рек и речек, освободив тысячи и тысячи квадратных километров русской, украинской, молдавской земли, обогнув по южной стратегической дуге все Черное море — от самого Кавказа. Шитое золотом, овеянное походными ветрами, пробитое пулями и осколками, грузное от крови, святое солдатское знамя с орденами Суворова и Кутузова…
— Помогите, — сказал Мехтиев замполиту.
Он поднял гимнастерку, обмотал вокруг себя полковое знамя, туго затянулся офицерским ремнем с фигурной строчкой. И сразу почувствовал себя уверенней, спокойней: да, он выполнит свой долг до последнего глотка воздуха.
Танки вроде бы набавили ход. Мехтиев торопливо вскинул бинокль. И неожиданно почудилось ему, что это наши танки. Он всмотрелся жадно, пристально, до боли в висках: да, кажется, «тридцатьчетверки». Но он еще сомневался — уж не галлюцинации ли преследуют его?.. В это время ближняя машина из головной цепи играючи развернулась влево, обогнула какое-то препятствие и опять пошла прежним курсом — и по этой давно знакомой легкой, изящной танковой походке Бахыш окончательно узнал в ней «тридцатьчетверку». Он срывающимся голосом сказал Манафову:
— Клянусь, это наши, майор!..
Расстегнул ремень, поспешно распустил только что обмотанное вокруг тела полковое знамя и, подняв его высоко над головой, стал неистово размахивать в полуденном, добела раскаленном, выцветшем воздухе.
Там, на виноградном косогоре, полковые разведчики бросились навстречу танкам, которые тотчас приостановились.
А пурпурное знамя развевалось на виду у всех стрелков, пушкарей, танкистов, и Мехтиеву казалось, что оно ширится и ширится и заслоняет собой окрестные холмы, все поле боя, потом весь мир…