Ветры славы
Шрифт:
Наконец-то!
А немцы все шли и шли, шли отовсюду, точно появляясь из-под земли. Вслед за 1037-м полком, едва спустившимся с выбитого дочерна, как ток, пологого увала, показались новые толпы немецких солдат без оружия, которое они бросили заранее, чтобы не вызвать у победителей никакого подозрения. Немое шествие разгромленной 6-й армии продолжалось и прямо с севера — к высоте двести девять; но, приблизившись к ней, немцы тотчас отворачивали влево, в сторону КП Мехтиева, пораженные видом ее северного склона, кучно устланного трупами.
Мехтиев поехал на высоту. Застоявшийся конь готов был с места взять полевой галоп, но по такому исхлестанному металлом лугу не очень-то разгонишься. Не доехав метров двести,
Мехтиев не впервые наскоро прощался с мертвыми однополчанами. Но здесь погиб без малого весь его второй батальон. Такого не случалось на всем протяжении боевого пути дивизии от кавказских перевалов… Он сторожко обошел батальонного весельчака Савельева, прозванного в шутку Пузырьком за то, что уж очень круглолиц и смешлив. Комбаты сменялись чуть ли не каждый месяц, а вот ординарцу везло, хотя он не страшился никакого пекла, за что и любили его Агаев, Шмелькин, Крюков… Неподалеку лежал сам командир батальона: он словно бы задремал, забылся на малом привале, устав от дальнего перехода, и не проснулся больше — таким покойным, задумчивым, не искаженным горячкой боя казалось лицо Володи Крюкова…
А на склоне высоты, поодаль от старшего лейтенанта, лежал, раскинув руки, немецкий генерал в окружении своих офицеров. Иссеченный осколками северный склон высоты был укрыт отвоевавшимися немцами. Отсюда поле боя представлялось по-иному, чем с КП полка. Мехтиев давно знал, как меняется вся ближняя панорама, стоит лишь подняться с одной высоты на другую; но в данном случае он и не догадывался, что высота двести девять так безраздельно господствует над окрестной местностью.
Бахыш снова подумал о Крюкове: командовал батальоном считанные дни, а сумел, как видавший виды комбат, отстоять высоту. И немцы не решились повторно атаковать ее, раз уж там нашли могилу их генералы и полковники.
Слова «комбат» и «высота», совершенно разные по своему происхождению, на войне стоят рядом: это потому, что штурм командных высот, как правило, не обходится без того, чтобы солдат не повел в бой сам командир батальона. Должность его, которая занимает в строевой иерархии — от комвзвода до комдива — серединное положение, издавна считается почетной офицерской высотой, на которой испытываются талант и храбрость. Что ж, вот старший лейтенант Владимир Крюков и прошел с честью это испытание, к тому же в конце такой крупномасштабной битвы, что вдвое сложнее психологически.
Мехтиев осмотрел эту бессарабскую высоту, стараясь запомнить ее до конца, и решил, что похоронить погибших крюковцев следует именно здесь.
Вспомнил сейчас Мехтиев и лейтенанта Глушко, который сложил голову неизвестно где, вместе со своими автоматчиками. Их было всего одиннадцать на сотни пленных, которые, наверное, снова кому-то сдались как ни в чем не бывало. И будут жить, и не будет их мучить совесть за то, что расправились с великодушными победителями, даровавшими им жизнь… Мехтиев подумал и о «штрафной роте», помогавшей им, когда полк истекал кровью и дорог был каждый боец. А кто они в прошлом — невольно попавшие к немцам в плен или перебежчики, — он не знал и знать не мог. Но дрались они с немцами хорошо: одни так и не вышли из боя, другие остались в живых и, может быть, крепко задумались теперь над соотношением добра и зла в собственной судьбе.
Мехтиев начал спускаться по северному склону высоты, где в ином месте некуда ступить, — трупы, трупы. Он вел коня под уздцы. Тот сильно всхрапывал, упирался передними ногами, сердито косился на хозяина и прядал ушами.
Когда они осторожно спустились к подножью
Это был редкий случай, когда командиру полка довелось осматривать из конца в конец все поле, на котором едва стихло двухдневное сражение. Выехав на дорогу, Мехтиев повернул на северо-восток, чтобы взглянуть, откуда же немецкие сборные колонны начинали свой ход на прорыв, где они разворачивались в боевые порядки. (Надо бы устроить тактический разбор боя, да времени в обрез: вот-вот появится комкор Шкодунович.)
Глубокие кюветы вдоль большака были забиты грузовиками, повозками, легковиками — «оппель-капитанами», «оппель-адмиралами», «штейерами», «фольксвагенами», разными тягачами, даже с орудиями на прицепе, санитарными и штабными автобусами, полевыми кухнями, походными рациями. Рядом с новым мотоциклом брошена на ворох цветных гильз ракетница — тут, пожалуй, и прошлись на бреющем полете «Илы»… Было столько всякого военного добра, что хватило бы для полдюжины дивизий. В прошлом, когда противник отступал к Дону, Днепру, Днестру, он тоже бросал тяжелое оружие и множество машин, однако они, как правило, заранее выводились из строя или подрывались прямо на дорогах, а здесь все целехонькое — заводи и поезжай.
В полутора километрах от высоты, наконец, сделалось посвободнее, и Мехтиев, ослабив повод, поехал рысцой по обочине дороги. Неожиданно из-за сваленного в кювет «оппеля» вышли три немца с поднятыми руками. Они будто ждали его, пока он подъедет к ним вплотную.
Мехтиев коротко махнул рукой на юг, дав понять, куда следует идти. И они забормотали слова благодарности, закивали головами.
Чем ближе он подъезжал к переднему краю своего полка, тем плотнее лежали на черствой земле последние из гренадеров вестфальской, гессенской и прочих ударных дивизий 6-й армии. Кое-где они как шли строгими цепями, с немецкой пунктуальностью равняя шаг, так и падали навзничь — во всю длину цепей, — опрокинутые залпами минометов. Воронки авиационных бомб затерялись среди этой артиллерийской пашни, засеянной отборным свинцовым зерном…
Совсем невдалеке от Мехтиева поднялся из окопа огромный автоматчик и, кинув «шмайссер» наземь, не оглядываясь, зашагал туда, где толпились пленные. Что он, обезумел от страха, что ли, если до сих пор отлеживался среди убитых? Или надеялся, что с наступлением темноты удастся выйти из окружения?..
И вовсе уж близ передовой Бахыш обратил внимание на офицера с намертво стиснутым в правой руке парабеллумом. Левый бок офицера залит кровью. Этот, наверное, застрелился, когда вымахнули танки…
На КП собрались Манафов, Невский, Малинин, командиры приданных артчастей. Все были возбуждены и одновременно удручены: истинные потери, к сожалению, далеко превышали те, которые предполагались нынче утром. В полку Мехтиева подсчет убитых и раненых продолжался. Бахыш успокаивал себя тем, что, может, только половина солдат выбыла из строя. Но ему как раз принесли наспех составленную строевую записку, которая могла быть еще уточнена к концу дня. Он глянул на листок из полевой книжки, скомкал его и сжал в кулаке до боли в пальцах… Полк потерял две трети личного состава: позавчера было тысяча пятьсот двадцать, а сегодня осталось около пятисот. Нет, он все-таки не ожидал таких потерь. Ну, артиллерийским офицерам простительно и ошибиться: их бойцы, пожалуй, впервые дрались наравне с пехотой — в качестве рядовых стрелков, а командиру стрелкового полка грех преуменьшать собственные потери. Тут ввело в заблуждение, наверное, то, что многие раненые упорно не покидали передовую, скрывая, что ранены, вплоть до конца боев.