Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Риверс Франсин

Отон оказался ничуть не лучше. Когда легионы Вителлия вторглись в Италию и разгромили северные гарнизоны преторианцев, Отон покончил с собой. Но как только Вителлий пришел к власти, он лишь усугубил ситуацию, переложив все свои обязанности на Асиатиса, пользовавшегося безраздельной властью. Вителлий, эта глупая свинья, полностью предался лени и бесконечным пирам.

По мере того как власть в Риме лихорадило, волнения разрастались по всей империи. Продолжались восстания в Иудее. Восстала Галлия. Германские племена под командованием воспитанного в Риме Цивилиса объединились и напали на передовые посты.

Судьба

Рима висела на волоске.

Веспасиану необходимо было снова поставить Рим на ноги. Когда до провинций долетела весть о распаде власти в центре, ведущие легионы провозгласили своим императором Веспасиана и послали мощное войско генерала Антония в Италию, чтобы свергнуть Вителлия. Разбив войска Вителлия в битве при Кремоне, Антоний вошел в Рим, где перебил остатки сил, верных Вителлию. Сам Вителлий скрывался во дворце, но был обнаружен там, после чего его с позором провели по улицам города. Граждане города забросали его навозом, а потом нещадно забили до смерти. Но горожане и воины не успокоились даже после его смерти. Его изуродованное тело долго таскали по улицам и в конце концов сбросили в грязный Тибр.

— Что ты молчишь? — нахмурясь, спросил Децим.

Слова отца заставили Марка оторваться от своих мыслей. Ему доводилось видеть, как многие люди умирали в результате желания сделать политическую карьеру. Молодые люди, чья единственная ошибка состояла в том, что они поддерживали «не тех» людей, были мертвы. Конечно, Веспасиан — достойный и способный политик, умеющий держать удары. Однако, думал Марк, где гарантия того, что он не умрет от яда наложницы или кинжала наемного убийцы?

— У многих моих друзей были политические амбиции, отец. Взять хотя бы Гименея или Аквилу. И что с ними стало? Им приказали совершить самоубийство, когда Нерон заподозрил их в государственной измене, опираясь при этом всего лишь на слова какого–то завистливого сенатора. А Пудена убили только за то, что его отец был другом Отона. Когда в Рим вошел Антоний, зарезали Аппика. А если вспомнить о том, как закончилась жизнь большинства наших императоров, то я тем более не вижу в политике ничего привлекательного.

Децим сел и заставил себя сохранить спокойствие, хотя это было нелегко. Он знал, что означает это выражение лица Марка. Если бы только можно было направить могучую волю сына на что–то более дельное, чем эгоистичная праздность!

— Не спеши с выводами, Марк. Пока Веспасиан у власти, есть возможность сделать блестящую политическую карьеру. Сейчас самое время найти достойный путь в жизни. Времена переменчивы, и вряд ли у нас еще будет такой мудрый и справедливый правитель. — Он посмотрел в глаза сыну и добавил. — За миллион сестерциев ты можешь приобрести место в конном строю и место в сенате.

Марк с трудом подавил гнев и выразил его в иронической усмешке:

— Стало быть, я могу стать частицей того класса, над которым ты всегда смеялся, который ты всегда презирал?

— Ты можешь стать частью нового порядка в Риме!

— Я и так являюсь его частью, отец.

— Но у тебя нет власти, — отец наклонился вперед, сжав кулаки, — а ты мог бы ее иметь.

Марк рассмеялся:

— Антигон чуть не стал нищим, пытаясь задобрить толпу. Ты, отец, остался в стороне от этих игр, но тебе ли не знать, что снабжение народа деньгами — политическая необходимость. Толпу необходимо умиротворять, чего бы это ни стоило.

Кому охота закончить свою жизнь на песке арены, которую ты так не любишь? Или нам нужно сыпать тысячи сестерциев в руки тех жирных аристократов, которых ты так ненавидишь?

Децим едва не вышел из себя, услышав, как Марк говорит те же слова, которые он любил повторять сам. Этим методом спора Марк, владел в совершенстве — а Децим этот метод терпеть не мог.

— Время великих потрясений может стать временем великих возможностей.

— О, здесь я с тобой полностью согласен, отец. Однако политические ветра настолько переменчивы, что я совершенно не хочу, чтобы они меня сдули. — Он слегка улыбнулся и поднял свой кубок. — У меня совсем другие планы.

— Есть, пить и наслаждаться жизнью до самой смерти, — мрачно произнес Децим.

Марк глубоко вздохнул и дал волю эмоциям:

— И сделать тебя богаче, чем ты есть. — Его губы скривились в циничной улыбке. — Уж если ты хочешь оставить след в истории, империи, то пусть он будет из кедра и камня. Нерон уничтожил нас огнем, Гальба, Отон и Вителлий — волнениями. Так пусть же дом Валериана станет свидетельством возрождения Рима.

Взгляд Децима помрачнел:

— Уж лучше бы ты искал славы, став сенатором, чем стремился к деньгам, как какой–то торгаш.

— Я не называю тебя «каким–то», мой господин.

Децим в сердцах поставил свой кубок на стол, пролив при этом на мрамор немного вина:

— В тебе нет ни капли совести. Мы ведь говорим о твоем будущем.

Марк тоже поставил свой кубок и принял удар.

— Нет, ты просто пытаешься навязать мне свои планы, которые ты выработал, даже не посоветовавшись со мной. Если ты хочешь, чтобы Валериан был в сенате, иди туда сам. Извини, но я снова вынужден тебя разочаровать, отец, потому что у меня свои планы на будущее.

— Может быть, ты все–таки поделишься со мной, что это за планы?

— Радоваться тому, как мало времени у меня здесь, на земле. Идти своей дорогой; и это я, как ты хорошо знаешь, умею делать.

— Ты женишься на Аррии?

Марк почувствовал, как при одном упоминании об Аррии у него застучало в висках. Отцу не понравился ее свободолюбивый дух. Досадливо поморщившись, Марк оглянулся и увидел, как его мать и сестра выходят из сада. Он встал, испытав облегчение от того, что разговор с отцом закончен. Ему не хотелось говорить ничего такого, о чем позднее он мог бы пожалеть.

Когда он вышел, чтобы поприветствовать свою мать, она вопросительно взглянула на него.

— Все хорошо, Марк? — спросила она, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее.

— А разве может быть иначе, мама?

— Вы с отцом так долго разговаривали, — сказала Юлия, незаметно присоединяясь к разговору.

— Только о делах, — сказал он, добродушно потрепав ее по щеке. В свои четырнадцать лет она была уже настоящей красавицей.

Феба пошла впереди сына и вошла в триклиний — просторную гостиную, элегантно обставленную мебелью и красиво украшенную. Обычно Фебе доставляло удовольствие входить в эту комнату. Однако на этот раз она совершенно не обращала внимания на обстановку, она не сводила глаз с мужа. Децим выглядел каким–то напряженным, седые кудри свисали у него на лоб. Она села рядом с ним на диван и положила свою руку на его руки.