Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]
Шрифт:
Октавия покраснела, а остальные засмеялись. Ее рука, сжимавшая золотой кубок, побелела.
— Ты смеешься надо мной, Калаба? Я не такая игрушка, как некоторые из тех, кого я знаю, — сказала она и выразительно посмотрела на Юлию. — Я живу своей жизнью и вольна делать то, что мне нравится. Никто не может мне указывать, когда мне встать и когда мне сесть.
— Все мы, так или иначе, игрушки в чьих–то руках, дорогая моя Октавия, — слегка улыбнулась Калаба. — Ты хочешь сказать, что властна над своими собственными деньгами?
Октавия подняла
— Хороший вопрос, просто наповал бьет, — сказала Октавия, чувствуя себя обманутой.
Калаба ответила снисходительной улыбкой.
— Лучше жить с головой и выйти замуж, чем тратить себя понапрасну на мускулистых мужчин, — сказала она, явно намекая на многочисленные связи Октавии с гладиаторами.
Октавия вспыхнула.
— Я думала, что ты мне подруга.
— Я действительно тебе подруга. Но разве друзья не говорят правду? Или ты предпочитаешь слышать ложь и лесть?
Октавия вновь посмотрела на нее. Она пришла сюда, ожидая, что Калаба будет рада видеть ее и унизит Юлию. Но вместо этого Калаба рада видеть Юлию, а обидными словами осыпает Октавию, которая подобного отношения совершенно не заслуживает. Не на шутку рассерженная такой несправедливостью, Октавия перестала соображать, что говорит:
— Уж лучше сильный и молодой гладиатор, чем слабый старик.
Гости удивились этим резким словам Октавии, но Калаба мягко засмеялась.
— Дорогая Октавия, ты еще слишком восприимчива. Мужчины могут этим воспользоваться как оружием против тебя. Будь осторожна, милая сестра. Если ты и дальше будешь жить своими эмоциями, то в твоей жизни, в конце концов, не останется ничего, кроме воспоминаний об удовольствиях, испытанных тобой в объятиях давно убитого мужчины.
Октавия попивала вино и больше не говорила ни слова, но чувство негодования продолжало жечь ее изнутри. Калабе легко было говорить о необходимости выйти замуж. Для Октавии тут все было не так–то просто. У ее отца не было денег даже на приданое, и вряд ли кто решится посвататься к девушке, когда все, что есть у нее за душой, — это отец, настолько погрязший в долгах, что для спасения собственной чести ему остается только самоубийство.
Октавия взглянула на Юлию, которая смотрела на Калабу с детской восторженностью. Юлия схватывала любую идею, исходившую из уст Калабы, а ее глаза горели не столько от того, что было на самом деле, сколько от того, что, по ее мнению, можно было сделать. Ей казалось, что слова Калабы были обращены непосредственно к ней. Октавия сжала губы.
Жизнь так несправедлива.
— Наши боги и богини пришли на землю, чтобы показать нам, что мы можем достичь их высот исключительно силой ума, — продолжала тем временем Калаба. — Действительно, физически мужчины сильнее женщин,
Юлия слушала, попивая вино. Вино было слишком приторным, и скоро у нее закружилась голова. Кто–то из гостей стал задавать вопросы, и разговор вскоре перешел на политику. Потеряв интерес к беседе, Юлия оглядела комнату и обратила внимание, что стены разрисованы эротическими сюжетами. Юлии сразу бросилось в глаза изображение совокупляющейся парочки. Рядом было изображено крылатое чудовище с какими–то пугающими гротескными чертами и телом, которое можно было назвать мужским и женским одновременно. Юлия не могла отвести глаз от этого изображения, пока в ее адрес не раздался смех. Все наблюдали за ней.
— Бог плодородия? — спросила она, пытаясь преодолеть свою растерянность.
— Так мой муж изобразил Эроса, — сказала Калаба с сардонической улыбкой.
Две женщины встали, собираясь уходить. Одна из них поцеловала Калабу в губы и что–то ей прошептала. Калаба в ответ отрицательно покачала головой и проводила обеих во двор, откуда рабы проводили их до дверей.
— Нам тоже пора идти, — вставая, сказала Октавия. День у нее не заладился с самого начала. В висках стучало. Больше всего ей сейчас хотелось избавиться от Юлии и отправиться домой.
Калаба повернулась к ним, явно разочарованная.
— Уж теперь–то, когда мы остались одни, вам не следовало бы уходить. Я ведь и не познакомилась как следует с твоей подругой, Октавия.
— Уже поздно, а ей вообще не положено выходить из дома, — сказала Октавия.
— Я в трауре, — сказала Юлия и неловко засмеялась. — Или, точнее сказать, мне положено находиться в трауре.
Калаба тоже засмеялась.
— Она мне нравится, Октавия. Как хорошо, что ты привела ее ко мне, — она взяла Юлию за руку и усадила обратно на диван. — Сядь, посиди еще немного и расскажи мне о себе.
— Юлия, — раздраженно произнесла Октавия, — нам надо идти.
Калаба устало вздохнула.
— Иди, Октавия. Я уже устала от твоей раздражительности.
В глазах Октавии отразились обида и горечь.
— У меня голова болит.
— Тогда тем более отправляйся домой и отдохни. За Юлию можешь не беспокоиться. Я позабочусь о том, чтобы она благополучно вернулась домой. Нам с Юлией есть о чем поговорить. А когда надумаешь прийти в следующий раз, то, пожалуйста, Октавия, приходи в хорошем настроении.
Когда Октавия выбежала из комнаты, Калаба извинилась перед Юлией.
— Хочешь еще вина?
— Да, спасибо. Очень хорошее вино.
— Я рада, что тебе нравится. Я добавляю в него некоторые особые травы, которые помогают сохранять ясность ума.
Калаба задавала вопросы, и Юлия на них отвечала, чувствуя по мере беседы, что становится все более раскованной. С Калабой было легко говорить, и Юлия обнаружила, что доверяет этой женщине все то, что в настоящее время не дает ей покоя.