Вейн
Шрифт:
Спадала жара, удлинялись тени. Степь вспучилась холмами. Дорога лежала между ними серой лентой, а там, где не могла втиснуться, карабкалась на вершину.
Юрка украдкой поглядывал на часы, и каждый раз Дан ехидно понукал:
– Топай, солнце еще высоко.
Мальчишка – вот новость! – не огрызался. Только раз посмотрел на вейна и спокойно напомнил:
– Мне нужно в Бреславль.
– Ну-ну. Собираешься Зеленцова на ножи поставить? Кишка у тебя тонка, пацан.
– Увидим.
– А чего глядеть, я и так вижу. Если тебя в угол загнать, может, и пырнешь. А просто так…
– Горелым
– Штаны не обмочи с перепуга.
За холмом и вправду воздух еле заметно колыхался от бесцветного дыма.
Звякнул колокольчик. Послышалось низкое, густое мычание, его подхватили на два голоса. Справа от дороги десятка три коров методично подъедали траву. Возле костра, над которым висел котелок, сидели пастух с подпаском. Рядом лежала огромная псина, похожая на волка. Собака подняла голову и уставилась на путников. Она не рычала, но Дан не рискнул подходить близко. Громко сказал, остановившись у обочины:
– Вечер добрый.
Подпасок вытаращил глаза. Пастух тоже удивился их появлению, но ответил степенно:
– И вам не хворать. Садитесь, если ноги на дорогу жалуются.
– Ничего, еще походят. Не знаете, Ерухим уже приехал?
– Да, вчера возвернулся.
– Я всегда говорил, что у него на клиентов нюх. Ну, бывайте.
За спиной услышал, как подпасок спросил:
– Бать, а откуда они?
– Может, с Гусинок, – с сомнением предположил пастух.
– Да не, бать…
Юрка на часы уже не смотрел, и по солнцу было ясно, что пора искать ночлег. Дан поспорил сам с собой на десяток медяков, что мальчишка о привале не заикнется, – и выиграл.
Дорога вильнула в сторону и разошлась на две. Тракт тянулся прямо, а слева укатали съезд к постоялому двору, сейчас до странности тихому. Юрка уставился на вывеску, написанную на всеобщем.
– Отец у хозяина из переселенцев, – пояснил Дан. – Еще он строил.
Постоялый двор назывался «У старого еврея».
На крыльце дремала курица. Дан перешагнул ее и стукнул в запертую дверь.
– Ерухим, твой батюшка тебя проклянет! Как ты встречаешь клиентов? Хочешь, чтобы они оставили свои деньги у кривого Малека?
Загремели засовы. Выглянул удивленный хозяин.
– Бог ты мой, разве ж я проспал и межсезонье уже закончилось?
– Увы, нет. Но мы пришли, так что открывай.
Сковороду только что сняли с огня. Поджаристая картошка, пересыпанная колечками лука, еще скворчала, и от запаха сдавило желудок. Хозяин выставил на стол запотевший кувшин, по глиняному боку скатилась молочная капля.
– С ледника, вчерашнее.
Ерухим выложил из кармана фартука нарезанный скибами хлеб – белый, с крупными порами, совсем как тот, что пекла бабушка. Юрка не выдержал, вцепился зубами в горбушку. Он хватал огненную картошку, запивал холодным молоком, запихивал в рот хлеб и никак не мог насытиться.
– Лопнешь, – предупредил Дан.
Юрка мотнул головой, проглотил, точно гусь, не жуя, и сказал:
– Мне нужно продать часы.
Вейн удивленно приподнял брови:
– Прямо сейчас? Кому?
– Ну, хотя бы трактирщику. Я же должен заплатить за еду.
– Этот хитрый еврей не даст и половины настоящей стоимости. Просто из любви к искусству. Мой совет – подожди до города.
Вот черт… Юрка положил вилку. Ему продешевить нельзя, деньги понадобятся.
– Ешь. Ты действительно оплатил дорогу. А в Бреславле сведу с нужным человеком. За пятнадцать процентов.
– Десять.
– Идет, – подозрительно легко согласился вейн.
Юрка подцепил ломтик картошки – золотистый, с поджаристой корочкой – и спросил:
– А за сколько надо было?
Дан ухмыльнулся:
– Пять и то много.
Юрка отвалился от стола, чувствуя, что не может больше проглотить ни кусочка. Съеденное комом застряло в горле.
– Пойду с хозяином переговорю.
Дан ушел, выкликая Ерухима.
Юрка приткнулся в угол и съежился под курткой. Его знобило, наверное, от холодного молока. Болел желудок. День за окном медленно угасал. Щелкая кнутом, пастух прогнал стадо. Натужно мычали недоеные коровы.
Вейн долго не возвращался, и Юрка успел задремать. Разбудила служанка. Напевая, она убирала со стола. Ее голос, шаги, бряканье посуды неприятно отдавались в голове. Юрка шевельнулся, разминая затекшую шею, и еле сдержал стон. Мышцы одеревенели.
Громко стуча сапогами, с лестницы скатился довольный вейн. Он успел побриться и сменить рубаху.
– Две комнаты брать не стал. Экономия! Хочешь, топай наверх. Я еще с Ерухимом посижу. Пусть наврет чего интересного.
Юрка поднялся. Дан присмотрелся к нему при неярком свете керосиновой лампы.
– Ты как себя чувствуешь?
– Нормально.
– Ну иди, коли так. Третья дверь направо, в конце коридора.
В крохотный номер с трудом втиснулись две кровати. Шкафа не было. Зато в углу, за отдернутой занавеской, стояла лохань, наполовину полная воды. Тетка в переднике опростала в нее из ведра кипяток и оглянулась.
– Вам полить?
– Нет, я сам.
Тетка ушла.
Юрка скинул одежду, подумал – и залез в лохань целиком, подтянув колени к груди. Защипало царапины и ожоги. Вода закрывала по плечи, была обжигающе горячей, но согреться не получалось. Пробирала дрожь, заставляя стучать зубами.
Скрипел под окном сверчок.
Юрка шевельнулся, плеснув на пол. Посмотрел на свои руки в намокших повязках. Надо же, почти не болят, хорошая мазь у Дана. Помогая зубами, развязал узлы. Ожоги выглядели паршиво. Осторожно опустил руки в воду. Кожу пекло, и Юрка начал считать шепотом, стараясь не торопиться. На четвертом десятке он притерпелся. Расслабился, уткнулся подбородком в колени и закрыл глаза. Подумал: завтра будет в Бреславле. Если повезет, послезавтра найдет Виктора Зеленцова и войдет без стука к нему в гостиничный номер. Вейн начнет орать, мол, чего надо, и Юрка бросит ему в лицо: «Дарья Жданова, помнишь?» Он столько раз воображал это – в «Перекрестке», у жузгов, в дубоидном лесу, – что видел все до мелочей: стол, усыпанный крошками, тарелку с объедками, таракана на стене. Чувствовал даже запах – грязного белья и пива. Вот только лицо Зеленцова никак не мог представить. Не получилось и сейчас.