Вход и выход. Антология мистики

Издательский дом «Флюид ФриФлай» выражает благодарность Ивану Масту за помощь в издании серии

Как бы кто ни относился к теориям месмеризма [1] , – поразительные факты, давшие повод к этим теориям, ныне почти никем не опровергаются. Их отрицают разве присяжные отрицатели, сомневающиеся из любви к искусству: народ бесполезный и неосновательный. В настоящее время совершенно не стоит доказывать, что человек, единственно усилием воли, может повергнуть своего

ближнего в болезненное состояние, очень сходное со смертью (по крайней мере, оно больше, чем какое-либо известное нам состояние организма, напоминает смерть); что в этом состоянии пациент только с большими усилиями и в самой слабой степени пользуется органами внешних чувств, зато воспринимает, неведомыми путями, ощущения, недоступные для физического организма; что, вместе с тем, его умственные способности изощряются и усиливаются в изумительной степени; что между ним и лицом, повергшим его в месмерическое состояние, устанавливается тесное общение, и, наконец, что, при частом повторении подобных опытов, способность впадать в такое состояние усиливается, и перечисленные явления выступают все более и более отчетливо.

Как я уже заметил, установленные выше пункты, в которых намечены все основные законы месмеризма, не нуждаются в доказательстве. Считаю совершенно излишним распространяться на эту тему. У меня другая цель. Я намерен, не считаясь с насмешками профанов, зараженных предрассудками, передать без всяких комментариев сущность весьма замечательной беседы между мною и одной сомнамбулой.

Я часто усыплял этого больного (мистера Ванкирка), так что способность к месмерическому восприятию чрезвычайно изощрилась у него. Он страдал застарелой чахоткой; я его пользовал, стараясь смягчить по возможности резкие припадки болезни. Однажды, в пятницу, меня позвали к нему ночью.

Больной испытывал жестокую боль в области сердца и тяжело дышал, обнаруживая все признаки астмы. Обыкновенно, при таких припадках, ему ставились горчичники к нервным центрам, но в этот раз ничто не помогало.

Когда я вошел в комнату, он приветствовал меня веселой улыбкой и, несмотря на жестокие страдания, казался совершенно спокойным.

– Я послал за вами, – сказал он, – не ради облегчения физических страданий, а в надежде, что вы поможете мне разобраться в некоторых душевных явлениях, которые очень тревожат и удивляют меня. Вы сами знаете, как скептически я относился к вопросу о бессмертии души. Тем не менее, всегда выходило так, как будто в этой самой душе, которую я отрицал, шевелится смутное чувство своего существования. Но чувство это никогда не превращалось в убеждение. Оно решительно не поддавалось моему рассудку. Попытки логического исследования только усиливали мои сомнения. Мне посоветовали изучать Кузена [2] . Я изучил его систему в подлиннике, а также в ее европейских и американских отголосках. Попался мне, между прочим, «Чарльз Элвуд» мистера Браунсона [3] . Я прочел его с глубоким вниманием. Книга бесспорно логичная; к сожалению, именно основные аргументы неверующего героя не просто логичны. Чувствуется, что ему не удалось убедить самого себя. Конец совершенно расходится с началом. Словом, я вскоре заметил, что человек, убежденный в своем бессмертии, никогда не приходит к этому убеждению путем голых абстракций, к которым так склонны немецкие, французские и английские моралисты. Абстракции могут забавлять и развлекать, но не овладевают душой. По крайней мере, здесь, на земле, философия никогда не заставит нас принимать свойства вещей за самые вещи.

Воля, быть может, согласится, но душа, разум – никогда.

Итак, повторяю, я только смутно чувствовал, но не верил сознательно. В последнее время, однако, это чувство становилось все глубже и глубже, и, наконец, до такой степени стало походить на разумное убеждение, что я затрудняюсь указать разницу между тем и другим. Я приписываю это месмерическому влиянию. Мне кажется возможным лишь одно объяснение: в месмерическом состоянии мой разум создает цепь умозаключений, которая совершенно убеждает меня, – но, когда я пробуждаюсь, в моем сознании остается лишь ее результат. В сомнамбулическом сне доказательства и вывод – причина и действие – являются вместе. В нормальном состоянии причина исчезает, – остается только действие, и то, быть может, лишь отчасти.

Эти соображения навели меня на мысль, – нельзя ли добиться толку, предложив мне ряд вопросов, когда я буду в месмерическом состоянии. Вам часто случалось наблюдать, какое глубокое самосознание обнаруживается в сомнамбулическом сне, как отчетливо представляет пациент условия самого месмерического состояния; быть может, это обстоятельство послужит вам руководящей нитью для вопросов.

Я, разумеется, согласился произвести опыт. Несколько пассов погрузили мистера Ванкирка в месмерический сон. Дыхание его тотчас стало легче, физические страдания, по-видимому, прекратились. Затем последовал диалог, приведенный ниже: В. означает пациента, П. – меня.

П. – Заснули вы?

В. – Да… нет, следовало бы заснуть крепче.

П. (сделав несколько пассов). – Теперь заснули?

В. – Да.

П. – Что вы думаете об исходе вашей болезни?

В. (после продолжительного молчания говорит с очевидным усилием). – Я должен умереть.

П. – Огорчает вас мысль о смерти?

В. (живо). – Нет, нет!

П. – Вас радует этот исход?

В. – Будь я в здоровом состоянии, я желал бы умереть, но теперь мне все равно. Месмерический сон почти то же, что смерть.

П. – Я бы желал, чтоб вы объяснились, мистер Ванкирк.

В. – Я бы и сам желал, но для этого требуется усилие, к которому я не чувствую себя способным. Почему вы не предлагаете мне надлежащих вопросов?

П. – Что же я должен спрашивать?

В. – Вы должны начать с начала.

П. – С начала? Но в чем же это начало?

В. – Вы сами знаете, что начало в Боге (слова эти были сказаны тихо, нерешительным голосом, с выражением глубочайшего благоговения).

П. – Что же такое Бог?

В. – (после некоторого колебания). – Не могу ответить на этот вопрос.

П. – Бог есть дух?

В. – Пока я не спал, я знал, что подразумеваете под словом «дух», теперь для меня это пустой звук; такой же, как истина, красота, – все это только качества.

П. – Бог нематериален?

В. – Нет никакой нематериальности, – это опять-таки пустое слово. То, что не материя, вовсе не существует, – иначе свойства были бы вещами.

П. – Значит, Бог материален?

В. – Нет. (Этот ответ крайне удивил меня.)

П. – Что же он такое, наконец?

В. (после продолжительного молчания, вполголоса). – Я знаю… но это очень трудно сказать. (Опять долгое молчание.) Он не дух, потому что существует. Не материя, в том смысле, как вы ее понимаете. Но есть степени материи, о которых человек ничего не знает; более грубая – вмещает в себе более тонкую, более тонкая проникает более грубую. Например, атмосфера вмещает электрическое начало; электрическое начало проникает атмосферу. Тонкость или разреженность этих степеней материи возрастает, пока мы не достигнем материи бесчастичной, то есть не состоящей из частичек, неделимой, единой; ее законы совершенно иные. Эта последняя, или бесчастичная материя, не только проникает все вещи, но и вмещает их в себе; она есть все в самом себе. Эта материя – Бог. То, что люди обозначают словом «мысль», есть эта самая материя в движении.

П. – По мнению метафизиков, всякое действие сводится к движению и мысли, при нем последняя дает начало первому.

В. – Да; и мне ясна теперь путаница в господствующих идеях. Движение есть действие души, а не мысли. Бесчастичная материя, или Бог, в покоящемся состоянии есть (насколько мы можем себе представить ее) то, что люди называют душою. Способность самопроизвольного движения (тождественная человеческой воле) в бесчастичной материи возникает в силу ее единства и всеобъемлющего свойства; каким образом? – я не знаю и – теперь мне ясно это – никогда не узнаю. Но бесчастичная материя, приведенная в движение законом или свойством, присущим ей самой, – есть мышление.