Входят трое убийц
Шрифт:
— Охотно, — сказал датский член детективного клуба уверенным тоном, который не мог не произвести впечатления. — Мне это доставит большое удовольствие, если внутри дом — такая же точная копия Лонгвуда, как и снаружи! Позвольте мне попросить вас пройти сюда, господин Эбб. Теперь нам нужно подняться на несколько ступеней. Справа и слева от нас расположены два небольших зимних сада. На Святой Елене сад с правой стороны назывался «Сад Маршана» в честь камердинера императора, единственного человека, которому он доверял до конца своих дней, так, по крайней мере, утверждают! Сад слева назывался «Сад Али» в честь Али, который носил титул императорского мамелюка, хотя на самом деле был чистокровным французом по фамилии Сен-Дени!
Англичанин смотрел на банкира почти со страхом.
— Вы лучший гид из всех, кого я когда-нибудь встречал, — пробормотал он. — Самый лучший… — Он похлопал Эбба по спине: — Остерегайтесь спорить с таким человеком, дорогой поэт! И остерегайтесь заключать с ним пари!
— Пожалуй, — проворчал Эбб. — Но если факты верны, это еще не доказывает, что справедливы теоретические выводы! Часы, которые стоят, два раза в сутки показывают верное время. Однако из этого не следует, что на них можно полагаться.
— Господа! — раздался увещевающий голос. — Господа! Не забудьте, что мы гости на вилле Лонгвуд!
— И таких желанных гостей на вилле не было уже давно! — воскликнул Мартин, подталкивая их вперед. — А теперь позвольте мне представить вас счастливому семейству!
2
Они вошли в продолговатый салон. Окна справа и слева выходили на пристройки зимнего сада, дверь в глубине открывалась в комнату, которую Трепка назвал столовой. Мебель в стиле ампир, гравюры и рисунки изображали скалистый остров в Атлантическом океане и самых знаменитых его гостей. В застекленном стенде хранились реликвии, вероятно того же свойства. Книжный шкаф вмещал небольшое собрание книг в старинных переплетах с золотым обрезом. Эбб, отличавшийся острым зрением, разобрал надписи на некоторых корешках: «Трагедии» Расина, «Заира» Вольтера, «Жизнеописания» Плутарха. У окна в двух креслах с высокими спинками клевали носом два молодых человека, едва обратившие внимание на появление гостей. А в мягком кресле, стоявшем в глубине, сидела старая дама.
Кожа у нее была желтоватая, как старая слоновая кость, белоснежные волосы зачесаны от висков назад. Крохотные, как у ребенка, руки были сложены на коленях, в одной она держала маленький желтый веер, которым обмахивалась таким слабым движением, что казалось, будто веер — это древесный листок, колеблемый дуновением вечернего ветерка. Ноги дамы грациозно покоились на обтянутой шелком скамеечке. Дама была очень-очень старой и хрупкой. Если бы не движения веера, можно было подумать, что она спит. Но стоило ей поднять веки, и сразу становилось ясно: она полна жизни и не дремлет. Зрачки у нее были черные как уголь, и огонь их ничуть не угас. В течение нескольких секунд ирония сменялась в них задумчивостью, веселье — презрением. И вдруг они чернели и становились тусклыми, как шлифованный агат, и, быть может, эта метаморфоза была одной из самых интересных.
— Мартин, — сказала она, — это те друзья, о которых ты говорил?
Ее голос был чистым, как звон старинного хрусталя. Когда Мартин стал отвечать, слова его наскакивали друг на друга, как обычно бывает у того, у кого совесть нечиста.
— Well, yes, Granny, дело в том, что, по-моему, ты слишком много времени проводишь в уединении… тебе не хватает общества здесь, на вилле… и…
— В чем дело, Мартин? Что тебе мешает проводить со мной время с утра до вечера?
— Конечно… но мое общество вряд ли развлечет тебя надолго… как и общество Аллана или Артура, если они, конечно, будут сидеть дома…
Продолжать ему не пришлось, его прервали два голоса, раздавшиеся одновременно с двух сторон.
— Дорогой Мартин, — произнес ледяной голос, — позволь просить тебя не упоминать меня в разговоре! Что я делаю и чего я не делаю, тебя, во всяком случае, не касается!
— Может, и меня ты оставишь в покое? — произнес другой, глуховатый голос.
Первый голос принадлежал Аллану, второй — Артуру Ванлоо. Трудно было вообразить себе людей столь разительно непохожих на приземистого и толстого Мартина. Оба его брата отличались высоким ростом, почти болезненной худобой и желтоватой кожей — последнее могло быть наследственным, потому что такой оттенок кожи был и у бабушки, но могло быть вызвано и болезнью печени. У Артура были коротко подстриженные черные усики, Аллан гладко выбрит и свою принадлежность к сильному полу подчеркивал тем, что носил монокль. У обоих были повелительные манеры, которые хорошо воспитанный англичанин обычно прикрывает маской небрежности, но которые прорываются наружу, когда он не считает нужным считаться с окружающими.
Мартин сразу забыл, что собирался представить гостей.
— Я бы попросил тебя, дорогой Аллан, не говорить со мной тоном школьного учителя! Поверь, тебене к лицу выступать в качестве censor morum, [12] разве что меховые шубки подпадают под понятие морали, что, конечно, можно допустить…
При этом прямом выпаде лицо Аллана Ванлоо побагровело. Монокль в глазу задрожал. Но в голосе его, когда он ответил Мартину, сохранилось прежнее надменное превосходство:
12
Цензор нравов (лат.).
— Только из уважения к бабушке я не поступил с тобой так, как следовало бы поступить со школяром, которым ты и остался!
— Браво! Не хватает только, чтобы Артур пришел тебе на подмогу в качестве наставника, — тогда фарс будет завершен.
Артур Ванлоо не замедлил поднять брошенную перчатку. Глаза его вспыхнули, как два уголька.
— Ах вот как, — глухо пробормотал он, — вот как, тебе кажется смешным, если я вздумаю слегка поучить тебя, милый Мартин? Ты вообще смыслишь хоть в чем-нибудь? Уверяешь, что в стихах. Тогда тебе, наверно, знакомо то место в шекспировской комедии «Как вам будет угодно», где сказано: «Камзол шута — вот честь, что я взыскую». [13]
13
У. Шекспир. Как вам будет угодно. Акт II, сцена 7.
— Дорогой Артур, — ответил Мартин своим самым ласковым голосом, — не лучше ли тебе приберечь эту реплику для политического митинга, объявления о котором вчера утром по твоему указанию расклеивал юный Джон?
Монокль, вновь утвердившийся было в глазу Аллана, дрогнул.
— Что ты говоришь? — воскликнул Аллан. — Неужели он таскает Джона за собой на эти агитационные…
— А ты что, не знал? С плакатом под мышкой и банкой клея наготове! Не веришь, спроси самого свидетеля!