Вице-президент Бэрр
Шрифт:
— Благословляю. — Должен сознаться в тот момент я не имел бы ничего против того, чтоб кто-то убил моего зятя, который чуть не отрекся от меня, лишь бы не попасть в тюрьму по приказу Джефферсона. Олстон был человек слабохарактерный, и, кроме жены и сына, его ничто не интересовало. Однако же во имя нашей общей любви я прощал ему все.
Тем временем ко мне присоединился Бленнерхассет. Его тоже обвинили, и он, так сказать, пребывал не в лучшем расположении духа. Наша первая встреча прошла не слишком гладко главным образом оттого, что его угораздило явиться как раз, когда мои апартаменты тайком, при содействии доброго тюремщика, покидала
— Не имею желания осуждать вас, полковник…
— Тогда поддайтесьэтому нежеланию, мой дорогой друг, и не осуждайте меня.
— Но безнравственность любого толка, вольностьлюбого рода…
— Ну будет вам. — Я изо всех сил пытался смягчить виновного в кровосмешении дядюшку.
— …и к тому же — в тюрьме!
— А, понимаю. Неприлично.Понимаю, что вы хотите сказать.
— Нет, не то. — И он выложил мне, что хочет получить обратно деньги, которые внес на осуществление нашего предприятия. Поскольку я был не в состоянии их вернуть, он совсем по-донкихотски отказался нанять себе защитника. К счастью, моя адвокатская когорта исполнилась решимости спасти его от виселицы.
Правительство склонялось к мысли, что мой зять будет свидетельствовать против меня. Но мы сорвали этот замысел. В день открытия суда, третьего августа, мы с Олстоном вошли в зал вместе, я дружески держал его под руку.
У нас ушла целая неделя на отбор присяжных из предположительного списка. Как выяснилось, каждый предполагаемый присяжный придерживался того мнения, что я виновен. Мы бы до сих пор торчали в Ричмонде, не постанови Маршалл, что мнение о том, что подсудимый виновен, если таковое случайно,а не навязано, — еще не основание для отклонения кандидатуры присяжного. Это утонченное решение ублажило Джорджа Хэя. Но борьба продолжалась.
В конце концов я предложил, если обвинение не возражает, выбрать наудачу восемь человек из обсуждавшегося списка. Хэй удивился и согласился. В конце концов, весь состав присяжных считал меня виновным — и, как выяснилось, ни один из них не пришел к этому мнению случайно. Почти наугад я выбрал восемь человек, выразив уверенность, что могу положиться на честность названных джентльменов. Шаг оказался превосходным, и я сразу завоевал одного-двух сторонников; правда, большого смысла в этом не было. Я знал, что спасти меня может только закон, на присяжных рассчитывать не приходилось.
После Уилкинсона самым важным свидетелем правительства был Уильям Итон, авантюрист, называвший себя «генералом» после каких-то забавных стычек в Северной Африке, прославивших его; он облачился в невиданный берберский наряд и счел, что у него есть основания для неслыханных претензий к правительству Соединенных Штатов за якобы оказанные им услуги.
Я встречал Итона в Вашингтоне, сообщил ему что-то о своих планах в отношении Мексики. Он заинтересовался, чем все и ограничилось. А теперь вдруг он начал рассказывать всевозможные небылицы. Что я собирался захватить столицу, убить президента и так далее. Чтобы предупредить мои действия, сказал он суду, он явился к Джефферсону с предложением отправить меня куда-нибудь послом с глаз долой. И лишь из деликатности он не упомянул в разговоре с президентом, что я собирался Джефферсона
Во время судебного заседания я спросил Итона о его иске Соединенным Штатам. Заплатили ему? Он попытался уклониться от ответа. Наконец неохотно признался, что вскоре после моего ареста правительство вдруг оценило справедливость его претензий, и он получил около десяти тысяч долларов.
Давала показания и семья Морганов. Их отчет о разговорах со мной не отличался полнотой и последовательностью. Тем не менее Джефферсон и их не забыл и позаботился о том, чтобы правительство признало их права на спорные земли в Индиане.
Моему начальнику штаба, доброму французу полковнику де Пейстеру, тайно предложили повышение в американской армии, если он согласится дать против меня показания. Он отказался. Подручный Джефферсона, редактор Дуэйн, обращался даже к Бленнерхассету и сказал, что, если он свалит всю вину на меня, с него снимут обвинение. К моему удивлению, Бленнерхассет тоже отказался. Быть может, он решил, что, если меня вздернут, он не увидит и пенни из тех денег, которые он пожертвовал на мое предприятие. Другие свидетели со стороны Джефферсона произвели совсем слабое впечатление.
Наконец, Маршалл спросил Хэя, есть ли у него еще «доказательства», что Бэрр находился на острове Бленнерхассета в знаменательный день десятого декабря, когда была начата «война» против Соединенных Штатов. Хэй ответил отрицательно.
Тогда Джон Уикхем предложил прекратить заслушивание свидетелей. Далее, в течение двух дней, он завораживал суд, утверждая тот факт — возвращаясь к нему сотней извилистых тропок, — что нельзя совершить измену, отсутствуя в тот момент, когда против Соединенных Штатов были предприняты военные действия. Весьма существенный аргумент для моей защиты. Ведь меня просто-напросто не было десятого декабря на острове Бленнерхассета. Но конституционный опор важнее моей шеи (хотя лично я, пожалуй, придерживался иного мнения).
Уикхем сосредоточился на старой посылке о «виновности на основании косвенных улик». В чистейшем виде это выражение означает, что любой, кто сочувствовал потенциальному изменнику, виновен в той же мере, как и сам изменник, находись он хоть за много миль от того места, где затевалась война. Уикхем напомнил суду, что конституция — единственный документ, в котором измене дается точное и недвусмысленное определение. Изменник должен быть захвачен на месте развязывания войны против Соединенных Штатов. Отсутствующие лица, которые сочувствовали этому акту или даже вдохновляли его, в конституции не упоминаются и потому не являются изменниками.
Эту точку зрения следовало сформулировать с особой осторожностью, ибо Джон Маршалл ранее допустил ошибку, вынося постановление по делу Болмана — Свортвута. Хотя Маршалл не обнаружил никаких доказательств, никаких военных действий, спровоцированных на острове Бленнерхассета, он объявил — вне сомнения, желая показать Джефферсону беспристрастность суда, — что «суд не стремится утверждать, что никто не может считаться виновным в этом преступлении, если только не поднялся с оружием в руках против своей страны. Напротив, если военные действия были открыты, то есть если группа людей действительно собралась для осуществления предательских планов, то каждый, кто принимал участие в общем заговоре, пусть мимолетное, как бы далеко ни находился он от места событий, должен рассматриваться как изменник».