Вид на битву с высоты
Шрифт:
– Значит, здесь война идет по расписанию? – спросил Ким с язвительной улыбкой.
– Иначе нельзя, – ответил Коршун. – Иначе не положено.
– Почему? – спросил Ким.
– Потому что людям надо отдыхать, мыться, есть, бриться – жить надо.
– Так на войне не бывает, – сказал Ким.
– А ты откуда такой ученый? – Командир роты был недоволен. Глаза сузились, губы поджаты.
– Потому что я уже воевал, – сказал Ким. – И потому что, как я понимаю, наша цель – выгнать этих ублюдков и отстоять город. Так или не так?
– Так-то так, да с
– Ты меня не учи, – сказал Ким, – я тоже ученый. Я сюда воевать приехал, а не расписание изучать. Не бывает на фронте боевых периодов, или как ты их там называешь.
– Боевое время, – сказал Коршун.
– Значит, надо воспользоваться, – сказал Ким.
– Как воспользоваться?
– Они там, ваши ублюдки, тоже соблюдают боевое время? – спросил Ким.
– Разумеется.
– Так вот, пока они сидят и кушают свои котлеты, надо по ним ударить.
– Нельзя, – сказал Коршун. – Когда нет боевого времени, бить нельзя.
– Тогда вы никогда не победите. Так и город свой отдадите.
– Не валяй дурака, комвзвода, – сказал Коршун. – Ты думаешь, если тебя назначили младшим командиром, значит, ты уже революцию здесь можешь совершить? Здесь особые условия, в таких тебе еще не приходилось сражаться, к тому же ты отравленный газами и многое не помнишь. Но рассуди спокойно – если мы не будем соблюдать боевое время, они тоже не будут его признавать, тогда в боевое время не останется сил, чтобы воевать. Какая же это, к черту, война?
– Война – это когда убивают, – сказал Ким, – а не когда играют в игру по правилам. Это в футболе свисток засвистел – и пятнадцать минут перерыва. Чтобы зрители смогли мороженого поесть.
– Не сравнивай. Мы погибаем. Но война имеет свои законы. Сам поймешь.
Я внимательно прислушивался к их спору, остальные новенькие смотрели вокруг, им было не по себе на таком открытом месте. И, я полагаю, они предпочли бы, чтобы прав оказался Коршун, командир роты.
– Если вы посмотрите вперед, подальше вперед, – продолжал между тем Коршун, – то вы увидите справа, вон там, как раз за линией фронта, низину, большую низину.
– Это где столбы стоят? – спросил комсомолец Ваня.
– И колоды. И... присмотрись внимательно – видишь ямы? Там лежат трупы.
– Что это? – спросил я. – Там был бой?
– Нет, еще недавно эта низина была у нас в тылу. Это место называется Долина справедливости. Только никто ее так не называет. Ее мы называли долиной казней или низиной смерти. Здесь казнили дезертиров и других преступников. Даже моего бывшего комроты Шундарая... казнили. Так что вы не думайте, что мы здесь играем в футбол с перерывами. Если вы совершите преступление, то кончите жизнь в долине казней. И казни бывают плохими. Здесь и четвертуют, и вешают, и расстреливают. И от этого зависит, кем ты родишься завтра.
– Я уже родился, – сказал Цыган, вовсе не испуганный и не подавленный видом этой низины.
– Я имею в виду перерождение, – сказал Коршун. – Вам еще не объясняли?
Я отрицательно покачал головой.
– В штабе они все с ума посходили. Они думают, наверное, что если вас из газа вытащили, то вы помните о перерождении. Ну ничего, сегодня будет патер-лама, он придет, чтобы освятить новые окопы.
Это сообщение никого не удивило.
– А дальше что? – спросил Ким. – Вон там, справа от низины казней?
– Там был наш лазарет, полковой лазарет.
– И что?
– Когда ублюдки наступали, они перебили раненых и докторов, а санитарок увели.
– Зачем? – спросил Цыган.
– Зачем наших женщин уводят? Чтобы измываться. Вот зачем.
– А почему вы отдали лазарет? – спросил Ким. – Почему вы не вывели их в безопасное место?
– В тот момент я был далеко. Если бы знал... но я же не могу все знать!
Коршун почти прокричал последние слова. И я понял, что гибель лазарета связана у него с личной бедой. Может быть, там добили его друга, может быть, среди санитарок у него была девушка... я это узнаю, время будет.
– Мы отступили, – сказал Коршун. – Людей мало. И воздушных шаров нет, чтобы на разведку полететь. Они прорвали наш фронт. Но теперь мы накопим сил и отберем эти позиции.
– Тех, кто погиб, не вернешь, – сказал я.
– Все бывает, – сказал Коршун.
– А новый лазарет будет? – спросил я.
– Его в безопасном месте устраивают, – сказал Коршун. – Впрочем, нам некуда дальше отступать.
Коршун обернулся.
Я обратил внимание, какой изысканной работы рукоять его меча, а металлические ножны украшены чеканкой, чуть напоминающей скифский звериный стиль.
– Я точно не знаю, где будет лазарет. Но, наверное, вон там, за грядой. Иначе бы мы увидели.
– А можно туда будет сходить? – спросил я.
– Это зависит от того, сколько времени осталось до боя, – сказал Коршун. – Черт их знает. Обычно промежутки стандартные – но бывает, несколько дней проводим без боя, а порой два боя в день. Разве угадаешь?
– И никакой системы?
– Есть система, мы с Шундараем обсуждали... Но она нарушается. Может, нарочно.
– А кто решает?
– Черт его знает! Штаб фронта! Или Господь Бог!
Коршун не стал продолжать эту тему, он рассматривал тылы. Отсюда, сверху, я смог рассмотреть скопление сараев и пакгаузов, в которых была наша учебка, и даже переплетение рельсов, схожих издали с рассыпанной по земле связкой прутьев. Мне было ясно, что этими рельсами давно не пользовались, и на путях было пусто, – впрочем, вдали я разглядел несколько платформ, но не был в том уверен, потому что по земле полз бесконечный, светлый, но не белый, мышиный туман, и даль скрывалась в его пелене. Когда Коршун сказал нам, что там, за туманом, за станционными путями, и лежит столица, то пришлось признаться, что, пока не распогодится, мы города не увидим и мне не удастся сделать никакого вывода о том, что за город мы так отчаянно защищаем и считаем своей родиной.