Вид на битву с высоты

Булычев Кир

Стоп. Логика подсказывает пути самые обычные, а в нашем мире это опасно. Если ты видишь что-то откровенно яркое, зовущее и вполне доступно лежащее на земле, то остановись в отдалении и подожди, пока игрушку поднимет твой злейший враг. Так учил меня Сенька Клоп, беда нашего детдома. Каким-то чудом он попал в Карабах еще в те времена и видел такие игрушки-ловушки, может, сам в них играл. Впрочем, и это может быть легендой типа «белых колготок», которые возникали в различных конфликтах. «Белые колготки», красивые девки – мастера спорта

по стрельбе, почему-то из Литвы. Я о них наслышался в свое время, правда, ни одной из них не поймали, хотя с наслаждением врали о том, как перед расстрелом каждую пропускали сквозь взвод.

Патер-лама стал собираться – он был нами недоволен, и я подумал, что если здесь есть свои чекисты, он первым делом побежит им докладывать.

– Вы с ним поосторожнее, ребята, – сказал Коршун нам с Цыганом, – подлая натура.

– Таких в конце концов на мину сажают, – сказал Цыган.

– Мы тут этими штучками не занимаемся, – ответил Коршун. – У нас и без него врагов довольно. Если город не защитим, то ублюдки знаешь что с нашими сделают?

– Представляю, – сказал Цыган. Но, видно, он не очень представлял. – А курево выдают? – спросил он.

– Можешь взять – в том ящике лежат. Только здесь курить не хочется.

– Почему? – спросил Цыган.

– Наверное, нервное напряжение, – сказал Коршун. – Или климат. Хрен его знает.

Я пошел наружу, посмотрел, как устроились мои люди. Перед уходом я задал один вопрос Коршуну:

– А почему здесь крыш нет?

– Потому что дождей не бывает, – ответил Коршун неуверенно. Видно, сам задавал себе или кому-то этот вопрос и не смог получить ответа.

– Я не про дождь, – сказал я. – А что, если они нас бомбить будут?

– Вряд ли, – сказал Коршун.

– Давай сами сделаем, бревен вокруг много, насыплем сверху земли.

– А то дождик в любой момент пойти может, – добавил Цыган, запустив пальцы правой руки в лохматую шевелюру.

– Отставить пустые разговоры! – прикрикнул на нас Коршун. Словно мы его обидели.

А может быть, потому, что Цыган опять попал в точку – Коршун и сам не знал ответов на некоторые вопросы. И его злила собственная неосведомленность.

Мне редко удается подумать. Если бы мне давали время обдумать свои действия, не говоря уж о мировых проблемах, я бы стал великим человеком. А так никогда не стану.

Я вернулся к себе в яму. Мордвин спросил, не приготовить ли чайку, я сказал, что не хочу, закрыл глаза и приготовился думать.

Не смейтесь. В институте, в общежитии, мне как-то пришлось существовать года два с одним активистом комсомола. Вечером он тихо напивался, но никому не мешал, только храпел, и мы – два его сожителя – кидали в него предметами. А утром он не шел на лекции, и, вернувшись днем в комнату, я заставал его в той же позе с закрытыми глазами. Но он не спал.

– Что ты делал? – спрашивал я его.

– Думал, – отвечал он.

С тех пор я завидую людям, которые выделяют мышление в самостоятельный процесс. Я-то хожу и думаю, лежу и думаю, сижу в кино и думаю, гуляю с Катрин и думаю. Из-за этого думаю недостаточно производительно.

Так вот, я закрыл глаза, чтобы думать. Придумать программу действия на основе того, что уже узнал и увидел в этой стране. Назовем ее Южной Осетией.

Раздался шум, постук костыля деревянной ноги – ввалился Мордвин.

– Был посланец из штаба, – сказал он. – Принес часы. Приходи к нам, поглядишь.

– Да погоди ты, не убегай, – взмолился я. – Объясни мне, новому человеку, что имеется в виду.

– Пойдем покажу. Так не объяснить, – сказал Мордвин.

Что ж, сбор информации бывает важнее ее осмысления. Пошли глядеть на какие-то часы!

Ким уже был в яме командира роты, и еще пришел командир третьего взвода. На столе посреди ямы стояли большие песочные часы.

Сантиметров тридцать высотой.

Песка в нижней половинке было совсем немного. Струйка сыпалась тонкая.

Коршун валялся на своей койке, не сняв сапог, прямо на одеяле.

– Пришли полюбоваться? – спросил он.

– Нет, – сказал я, – пришли понять.

– А понимать нечего. Все как обычно, только с каждым разом все труднее. У меня в роте половина состава. Как я буду воевать?

Ким посмотрел на небо. Я нутром чуял, как в нем зреет желание воевать не по правилам. В нем был виден профессионал. Из тех профессионалов, которых не выносят начальники. Их в конце концов убивают, чаще свои, чем чужие.

– И сколько будет продолжаться боевое время? – спросил я, стараясь казаться существом разумным и легко обучаемым.

– Это определяется сиреной, – сказал Мордвин.

– А обычно?

– Обычно это определяется сиреной.

– Но у нас еще есть время пострелять, отдохнуть, погулять вокруг? – спросил Ким.

– Только учтите – до врага два шага. А они – ублюдки. И если вы к ним забредете, то никакое мирное время не поможет, – сказал Коршун.

– Тогда на хрен оно нам нужно! – воскликнул Ким с торжеством. Он оказался прав.

– У тебя есть начальник – это я, – сказал Коршун, вытащив из-за пояса кинжал с резной ручкой и рассматривая ее с некоторым удивлением, как археолог, выкопавший предмет из земли. – У меня есть начальник – комполка. У него – командующий армией.

– А кто часы заводит? – спросил Ким.

Он мне нравился с каждой минутой все более. У него была чудесная способность задавать неудобные и неприятные вопросы. И делал он это за меня, оставляя мне возможность побыть в хороших мальчиках.

– Из штаба армии приносят, – серьезно ответил Мордвин.

– В каждую роту?

– В каждую роту.

Я понял, что тут больше ничего не добиться, и сменил тему.

– Скажи, – обратился я к Коршуну, – кто такой тот странный мужик, что нас проверял, допрашивал, сюда привел, – во френче без знаков различия?