Видит Бог
Шрифт:
— Ты ведь хочешь, чтобы я убил его, так?
— Нет, Шлёма, — со вздохом поправляю я его. — Я не хочу,чтобы ты его убивал. Чувствуешь разницу? Ты знаешь, что означает слово «неповинный»?
— Нет.
— Нет? — Течение моих мыслей утыкается, так сказать, в запруду. — Ты не знаешь, что означает «неповинный»?
— Не знаю, — говорит Соломон.
— А догадаться можешь?
— Это какие-то такие седины? — догадывается он.
— Ах, мать твою. Да нет же, Соломон. Слушай, ты вполне уверен, что ты — плоть плоти моей и кость кости моей? Меня, например, убедить в этом будет трудновато.
— Я не понимаю, что это значит, — отвечает он.
— Как по-твоему, яблоко далеко от яблони падает?
— И что этозначит, я тоже не понимаю.
— Твоя мать уверяет, будто ты часто повторяешь эти слова.
— Так я же их от тебя услышал.
— Я никогда ничего подобного не говорил, пока не услышал эту фразу от тебя.
— Надо будет проверить по табличкам.
— Так давай проверь как следует, — внушаю я ему, — потому что ты перепутал сказанное мною об Авиафаре со сказанным об Иоаве и Семее.
— Семее? — Он смотрит на меня бессмысленным взглядом.
— Ты уже забыл про Семея? — Я оскорблен и разгневан. — Разве я не говорил тебе о Семее?
И я с испугом вижу, что он качает головой.
— Неужели ты действительно ничего не знаешь о Семее? Не может быть! О том, как он поносил меня и швырял в меня грязью, когда я бежал из Иерусалима, и как валялся в грязи у ног моих, когда я вернулся с победой, подавив мятеж Авессалома? Ты никогда не слышал о Семее, о том, как гнусно он со мной поступил? Да я же наверняка тебе про него рассказывал. Я просто уверен в этом. Черт подери, да что с тобой такое творится?
— Пожалуйста, расскажи еще раз, — навострив стило, просит меня сын.
— Поройся в своих табличках, — резко отвечаю я.
— У меня столько табличек, что в них уже ничего не отыщешь.
— А кто тебя заставлял с ними связываться? Нет, ответь мне честно. Ты и вправду не знаешь, что значит «неповинный»?
— Откуда же мне знать, что это значит?
— Это значит не имеющий вины, Соломон. Слушай, Соломон, неужели умный мальчик вроде тебя не способен сам додуматься до такой простой вещи?
— Нет, я, конечно, способен, после того как мне все объяснят. — Он коротко кивает. — Теперь понимаю. Ты хочешь, чтобы я отпустил седины его мирно в преисподнюю, верно? Хочешь или не хочешь?
— Хочу.
На лице его обозначается разочарование.
— Теперь всю табличку придется переписывать.
— А ты просто вычеркни слово «не».
— И точно! — Он с живым удовольствием вносит исправление. — Так что там насчет седин?
— Уже не важно, — говорю я ему. — Просто запомни: Авиафар. Это тебе задание на сегодняшний день. Такой пустяк, как одно-единственное имя, ты способен запомнить?
— Конечно способен, — говорит Соломон. — А какое?
— Ависага!
Она появляется во всей красе своей, подобной ночи безоблачных стран и звездных небес, моя поразительная Сунамитянка, и в который раз указывает Соломону на дверь. Я прошу ее привести мне Ванею, широкоплечего, широкогрудого, сильнорукого, и повторяю ему мое предсмертное распоряжение насчет доброго отношения к Авиафару. Ванее удалось уцелеть, несмотря на убийственную вражду Иоава, которому я, поставив Ванею во главе моей дворцовой стражи, внушил смертную зависть.
— Может быть, тебе стоит и Нафану то же сказать, — предлагает Ванея.
— Нафан, — кисло отвечаю я, — такой же умный, как Соломон.
Широкоплечий, широкогрудый, сильнорукий Ванея не замечает сарказма, и в результате на свет появляется еще одна достойная сожаления поговорка.
Клянусь вам, я часто чувствую, что гораздо прочнее стоял на ногах, когда боролся за то, чтобы выжить и стать царем, чем после того, как стал им. Путь к успеху приятней, чем сам успех. Хотите верьте, хотите нет, но Бог отвечал мне всякий раз, как я к Нему обращался. Я предлагал Ему вопрос. Он давал мне вежливый ответ, неизменно тот самый, который я хотел получить. Беседы наши протекали ровно. Он никогда не орал на меня, как орал на Моисея. Никогда не требовал, чтобы я разувался. Если мне нужно было что-то выяснить, я обращался к Нему. И самый первый мой вопрос я задал Ему перед походом на Кеиль.
Многие из моих людей выступали против этого похода, говоря, что существование наше в Иудее и без того достаточно шатко, так зачем же обнаруживать себя и перед Саулом, и перед филистимлянами, да еще зля при этом обе стороны. Филистимляне воевали с небольшим укрепленным городом, силы их были незначительны; идея напасть на них принадлежала мне. Но мне необходима была уверенность, ибо неудача в самом начале означала бы для меня немедленный крах. И я решил попытаться переговорить с Богом напрямую. В гадание по дыму я как-то никогда особенно не верил.
— Я, пожалуй, попробую еще раз все обмозговать, — сообщил я тем, кто участвовал в совете, и удалился на тенистую лесную прогалину. Что я, собственно, терял? В худшем случае Он ничего мне не скажет. И я с ходу взял быка за рога.
— Идти ли мне, и поражу ли я этих филистимлян? — прямо спросил я у Бога. Я, правда, не вполне понимал, в какую сторону мне следовало при этом смотреть.
И Он тут же ответил:
— Встань и иди в Кеиль.
— Вот, мы боимся здесь, в Иудее, — проинформировал я Его.
— Я предам филистимлян в руки твои.
Я ушам своим не поверил. В упоительно приподнятом настроении я бегом вернулся на совет и объявил:
— Господь сказал, что Он предаст филистимлян в руки мои.
— Ты разговаривал с Богом? — Они уставились на меня в благоговейном изумлении.
— Он дал нам гарантии.
И я пошел с людьми своими в Кеиль, и воевал с филистимлянами, и подрезал им поджилки, и лупцевал их, и всяко их донимал, пока у них головы не пошли кругом, и ноги не подкосились, и стало им не по силам все это выносить, и мы угнали скот их, и нанесли им великое поражение, и спасли жителей Кеиля от грозившего им угнетения и жестокостей. Мы чувствовали себя героями. Люди мои отдыхали и праздновали победу. Известное дело, городская жизнь одурманивает человека. С лиц моих людей не сходили улыбки, им очень хотелось остаться здесь навсегда.