Видящий. Лестница в небо

Федорочев Алексей

– Ты Борю еще не видел? – спрашивает Земеля, оставшийся на ужин.

– Ярцева? Нет еще. Я же только приехал.

– Он, между прочим, у тебя живет. Дня два уже как.

– У?

Китаец, расставляющий блюда по столу, согласно кивает. То-то мне показалось, что вещи в комнате как-то не так лежат. Интересное кино.

– А где он тогда?

– Когда мы пришли, они с Бушариным куда-то направлялись, так что жди, скоро вернутся.

Пожимаю плечами: вернутся – разберусь. Приборов на столе именно на четыре персоны, так что ждать наверняка недолго. И точно, стоило о них вспомнить – появляются.

– Егор! – Борис так рад

меня видеть, что почти бросается обниматься, лишь в самом конце, опомнившись, ограничивается энергичным пожатием руки.

– Здравствуйте, Егор! Я вижу, вас можно поздравить? – Александр Леонидович более сдержан, хотя тоже мне рад. Плюс обращает внимание на мою обновку.

– Да, самая дорогая во всех смыслах цацка в моей жизни… – И даже в двух.

– У меня теперь тоже такая есть. – Боря стягивает перчатку и являет миру похожее украшение, только вот радости в его голосе нет никакой.

– Поздравляю! И кто ты теперь? Я вот – Васин.

– Черный! – с некоторым вызовом отвечает новоиспеченный полный дворянин.

Опаньки!

Есть небольшая тонкость: чем меньше общего между старой и новой фамилией, тем дальше от бывшей семьи позиционирует себя новый род. Трудно найти что-то общее между Ярцевым и Черным, совпадающая буква не в счет. Что-то у Бори неладное случилось. Гадать не хочу:

– Помощь нужна?

Борис смущенно бросает взгляд на остальных. Бушарин тут же пытается что-то показать знаками из-за его спины. Да помню я, что вам, профессор, гаситель требовался.

– Понял. После ужина поговорим, хорошо?

Товарищ по экзаменам облегченно кивает.

За едой серьезных тем не поднимаем, даже и не говорим особо. Я соскучился по нормальной пище, у Милославского готовили в основном диетические блюда, полезные для его организма, тюремная баланда вкусовыми изысками как-то тоже не отличалась. Мамины пирожки закончились еще в первой половине дня, а идти в вагон-ресторан мне не хотелось: купить нормальную одежду не догадался, а костюм мой, как уже говорил, выглядел так, словно его пожевали и выплюнули. Так что за этим ужином собеседник из меня никакой. Олег набирает калории после запоя. Александр Леонидович витает где-то в своем мире физики. А Ярцев… тьфу, Черный, мысленно репетирует наш разговор. Нет, я не научился читать мысли, просто у него на лице все написано.

Первым после ужина меня утаскивает все-таки Бушарин.

– Егор! Я знаю, что злоупотребил вашим доверием, но это я позволил Борису здесь остаться. Мальчик так рвался на встречу с вами, а еще ему совсем некуда было идти, как я понял. Поэтому и предложил дождаться вас здесь, от моего гостеприимства он отказался… – Проф виновато мнется, но я и так понимаю, что ночевать с Борей в одной квартире он просто опасался, так что на собственном варианте не настаивал. Да и Борька вряд ли согласился бы. Одно дело переночевать у товарища-ровесника, а другое – у практически незнакомого человека.

– Понял, вы все правильно сделали, Александр Леонидович. Сами-то хоть успели отдохнуть?

– Мне здесь лучший отдых. И, Егор…

– Я помню про гасителя.

– Отлично! – облегченно вздыхает Бушарин. – С вашего позволения, я еще останусь ненадолго, хочу мысль записать, пока не ушла.

– Конечно, профессор. И я не спросил, вы к переезду в Питер – как?.. Когда будете готовы?

– В Питер? – Стукнутый мешком – именно так называется выражение, возникшее на лице Бушарина.

– Мы на моем дне рождения это обсуждали… – А ведь точно, проф тогда в сторонке стоял курил, мог и не слышать.

– К августу буду готов, если пообещаете помощь Бориса и, конечно, выделите людей для упаковки и погрузки! – Общение с бывшими военными пошло Бушарину на пользу – вон как браво рапортует, и главное – ни тени сомнений.

– Отлично. Тогда запланируем на вторую половину августа. Возможно, вам придется съездить туда заранее, присмотреть жилье и помещение под лабораторию.

– Разумеется. – Озадаченный мужчина прощается и удаляется под купол додумывать свою мысль. Боюсь только, я ее сейчас спугнул новой. Ничего, у профессора голова большая, умная, в ней и больше чем две мысли поместиться должно.

Перехожу к следующему страждущему пообщаться. Суета, но мне, черт возьми, она нравится!

– А что рассказывать? – изливает душу Борис. Сначала он долго просил прощения, что приперся неприглашенным и напросился, пользуясь моим отсутствием, пожить; в общем, извинялся за все. Еще немного, и, по-моему, за свое существование начал бы оправдываться, но мне вовремя удалось повернуть разговор в нужное русло: – Ты знаешь, что у таких, как я, мать всегда при родах умирает?

– Теперь знаю. – Никогда не интересовался подробностями появления гасителей на свет. Если подумать – логично: у кого еще малышу вампирить девять месяцев? Еще, поди, и не всех полный срок вынашивают, или вообще на ранних сроках гибнут вместе с матерью.

– Обычно, если есть подозрения, женщины аборт делают, тут даже церковь не возражает, но моя мать решила меня оставить. Отец сказал, по дурости, но мне хочется верить, что по любви… – Борька шмыгает носом и начинает тянуть силу больше обычного, его контроль сильно завязан на эмоции. Все, что могу сделать, – это прижать расстроенного парня к себе и поделиться жизнью и просто человеческим теплом, без всякого подтекста.

– Отец потом долго не женился, все боялся, что я мачеху изведу. Я ведь трех нянек своих убил, и пару охранников – наверняка тоже я… – шепотом признается товарищ. – Няньки у меня вообще дольше месяца редко выдерживали, даже если срывов не было. Потом-то, понятно, научился себя в руках держать, с семи лет контроль не терял! – гордо заявляет мой собеседник. – Ну кроме случая у тебя тогда, – опять сбивается на смущенный тон.

– Ерунда, обошлось же! – успокаиваю.

– А тут отец женился недавно на дочери делового партнера. У них маленький скоро будет… Вот он меня и отделил насовсем. Заставил прошение написать, и миллиона не пожалел!

Рассказывал Борис долго, мучительно подбирая слова, но вкратце его история сводилась к извращенной сказке про Золушку: примерно семнадцать лет назад остался Лев Романович Ярцев вдовцом с двумя мальчишками на руках. И если со старшим было все в порядке, то с младенчиком – сложно: кормилиц и нянек он изводил, если и не насмерть, то здоровья им точно не добавлял, окружающие тоже могли пострадать, не зря же он про двух охранников упомянул. Отцу, понятно, все эти годы не до личной жизни было: если что и случалось, то исключительно на стороне. Но худо-бедно справился: не удушил проблемного отпрыска подушкой, не скинул зимой в прорубь, через все испытания прошел, а это наверняка непросто было. Тысячи раз небось решение покойной жены проклял.