Вихри волшебства
Шрифт:
— Пошли-пошли, — поторопил он мальчиков и засеменил по уходящим вбок каменным ступеням в холодный каменный подвал.
Мур поспешил за ним, успев лишь подумать, что последняя пентаграмма после стертой была ему почему-то знакома, и тут обезьяноподобный развернулся на нижней ступеньке и уставился на них.
— Ну, — спросил он, — и как же вас звать? Конечно, это был самый что ни на есть резонный вопрос, но мальчики переглянулись и застыли, дрожа, на холодных плитах. Оба понятия не имели, как их зовут.
Старикашка нетерпеливо фыркнул, рассердившись
— Что-то вы уж слишком забывчивы, — пробурчал он так, что казалось, будто он говорит с самим собой. И ткнул пальцем в Мура. — Ну? — спросил он Тонино. — Это кто?
— Ммм… — протянул Тонино. — Оно что-то значит… Латынь какая-то вроде… Феликс или что-то похожее. Да, Феликс.
— А он кто? — Старикашка рывком повернулся к Муру.
— Тони, — сказал Мур. Это было совсем не то имя, ничем не лучше Феликса, но ничего более правдоподобного придумать не удалось. — Его зовут Тони.
— А не Эрик? — спросил старикашка. — Который тут Эрик?
Оба мальчика замотали головой, хотя у Мура промелькнула мысль, что это имя означает какой-то редкий сорт вереска. Мысль была настолько дурацкая, что Мур поскорее отогнал ее.
— Ну и ладно. Тони и Феликс, вы теперь мои подмастерья. В этой комнате вы будете есть и спать. Тюфяки возьмите вон там. — Старикашка махнул бурой волосатой рукой в темный угол. — Вон в том углу стоят метлы и совок. Я приказываю вам подмести комнату и вообще прибрать тут все и почистить, и уж извольте постараться. Когда все приберете, можете расстилать тюфяки.
— Простите, сэр… — начал Тонино. Он испуганно умолк, когда морщинистая старая обезьяна развернулась и поглядела на него. Тогда он сказал совсем не то, что собирался: — Простите, сэр, а как нам вас называть?
— Меня обычно зовут господин Таррантул, — сообщил старикашка. — Можете называть меня просто «господин».
При звуке его имени Мур ощутил легкую тревожную дрожь. Наверное, из-за того, что он уже изрядно недолюбливал этого обезьяноподобного старика. От него так мерзко пахло — старыми тряпками, сыростью, нездоровьем, — и это напомнило Муру о… о… о чем-то полузабытом, но все равно от подобных воспоминаний становилось страшновато и как-то не по себе. И тогда, чтобы прийти в себя, Мур произнес то, что не решился сказать Тонино:
— Сэр, мы еще не обедали.
Круглые обезьяньи глаза господина Таррантула прищурились.
— Правда? Ну что ж, приберете и подметете комнату — получите поесть.
С этими словами он повернулся и помчался по каменным ступеням к двери. Полы тускло-черного сюртука развевались у него за спиной. На площадке он остановился.
— И смотрите у меня, никакого колдовства! — рявкнул он. — Не потерплю здесь подобных фокусов! Никаких глупостей. Это место находится во времени, которое отделено от всего остального времени, и извольте вести себя здесь как следует!
Он вышел за дверь и захлопнул ее за собой. Мальчики услышали, как снаружи задвинули засов. Другой двери в подвале не было. Еще наружу выходило окно под самым потолком, наглухо закрытое и такое грязное, что сквозь него ничего не было видно, — в это окно сочился скудный серый свет. Мур и Тонино поглядели на окно, на дверь и друг на друга.
— А почему он сказал «никакого колдовства»? — спросил Тонино. — Ты что, умеешь колдовать?
— Не думаю, — ответил Мур. — А ты?
— Не… не помню, — с несчастным видом пожал плечами Тонино. — Ничего не помню.
И Мур тоже ничего не мог вспомнить, как ни старался. Он ничего не знал наверняка, в том числе и того, почему они здесь оказались и нужно ли теперь бояться или просто огорчаться. Из последних сил Мур цеплялся за то единственное, в чем был твердо уверен: Тонино моложе его и он, Мур, должен заботиться о Тонино.
Тонино дрожал.
— Давай найдем метлы и начнем подметать, — сказал ему Мур. — Согреемся, а когда закончим, он даст нам поесть.
— Может, даст, а может, и не даст, — отозвался Тонино. — Ты что, ему веришь?
— Нет, — мотнул головой Мур. Оказывается, в глубинах его замороченного сознания еще осталось что-то незыблемое. — Но лучше не давать ему повода нас не кормить.
Они разыскали две истертые метлы и совок с длинной ручкой в углу у лестницы, где валялась груда поразительно разнообразного мусора: ржавые жестянки, затянутые паутиной доски, всякие тряпки, такие древние, что превратились в кучки пыли, трости, битые горшки, сачки для бабочек, удочки, половина тележного колеса, сломанные зонтики, шестеренки от часов и прочий хлам, обветшавший настолько, что уже никто не догадался бы, для чего он был предназначен, — и принялись за уборку.
Обсуждать было нечего, и они начали с того конца, где лестница. Там было чуточку чище. Дальше громоздились старые занозистые столы и сломанные стулья, к дальнему концу комнаты их становилось все больше и больше, а всю заднюю стену скрывала паутина — Муру и в голову не приходило, что простая паутина может быть такой толстой и пыльной. К тому же у лестницы было слышно, как в комнате наверху кряхтит и бормочет господин Таррантул, а значит и он их слышал. У обоих мальчиков засело в голове, что если он будет слышать, как они стараются, то все-таки решит принести им поесть.
Они мели несколько часов напролет. Они вытирали пыль какими-то ошметками древних тряпок. Мур нашел старый мешок, и они ссыпали в него полные совки пыли, паутины и битого стекла. Они с шумом шаркали метлами по полу. Тонино выволок из другого угла еще кучу всякого хлама и нашел под ним тюфяки. Они были засаленные, комковатые и такие сырые, что на ощупь казались мокрыми.
Мур с грохотом свалил поломанные стулья в кучу и разложил на них пропахшие плесенью тюфяки, чтобы проветрить. К своему большому удивлению, он обнаружил, что расчищено уже полкомнаты. В воздухе клубилась пыль, из-за нее у Тонино текло из глаз и из носа, одежда и волосы у мальчиков были все в пыли, а лица — в серых полосах. Руки были черные, а под ногтями еще чернее. Мальчики хотели есть и пить и совершенно вымотались.