Викинг

Гулиа Георгий Дмитриевич

За спиною Гуннара – дверь, ведущая в каморку, где спят четверо детей: три девочки и мальчик. А впереди, если чуть скосить глаза направо, дверь в комнату, где сейчас рожает жена. Ей оказывает помощь повивальная бабка с соседнего хутора – большая мастерица по части изготовления всяческих целебных зелий. Она молча наливает кипяток в небольшой таз и так же молча, не обронив ни единого слова, уходит в соседнюю комнату. Она молчит, и Гуннар, сын Торкеля, молчит. Молчать и думать – в привычке у местных жителей.

А ветер поет грустную песню. Он сочиняет, как мудрый скальд. Непонятная песня, но она под стать январской стуже. Порой даже кажется, что есть у песни слова, которые различимы и которые доносятся сверху, из отверстия в кровле, куда положено вылетать дыму наружу. А нынче дым, как видно, от той унылой скальдической песни сгустился и ест нещадно глаза.

Когда повивальная бабка снова появилась, чтобы зачерпнуть кипятку, Гуннар сказал:

– Женщина, что же происходит там? – Он кивнул на дверь.

Она ответила в том смысле, что за дверью происходит то, что и полагается после девяти месяцев беременности, если женщина здорова и плод ее здоров.

Гуннару эти ее слова показались чуточку насмешливыми, но ему было не до смеха: пятый ребенок – не первенец, и совсем неизвестно, что принесет с собой: радость или горе?..

– Она разрешилась? – спросил он.

– Да.

Он вздохнул. Сказал:

– Я не слышу писка.

– Услышишь, Гуннар. Крик не минует твоих ушей.

Он спросил:

– Девочка?

Гуннару почему-то казалось, что должна родиться именно девочка. Он видел прошлой ночью сон: явился дед Гутторм. Он был в доспехах из бычьей кожи, в руках держал меч. Явился он не в дом, а на болото, что за Беличьей Поляной. Гуннар хотел было принять меч из рук деда, но тот покачал головой и грозно сверкнул очами: ведь он и при жизни был берсерком, то есть бешеным воином. Меч он вложил в ножны и снова покачал головой. И снова сверкнул очами. Затем нагнулся – с трудом, словно у него болела поясница, как это часто бывало при жизни, – и сорвал алый цветок, и подал его Гуннару…

На этом самом месте сон прервался. Гуннар открыл глаза и увидел над собой черные от копоти потолочные балки. Он спросил себя: «Что бы это значило?» Сон озадачил его. Рассказал сон своему старшему брату, который жил поблизости. Звали брата Сэмунд. И он сказал так:

– У тебя родится дочь. Цветок – это знак ясный и точный. Значит – четвертая дочь.

– Разве? – спросил удрученный Гуннар. – Я был бы рад, если бы вообще никто не появился на свет.

– Так не бывает, – сказал ему брат.

– Ты меня не утешаешь…

– К чему утешение? Разве ты женщина?

– Нет, – сказал Гуннар и сделался мрачнее тучи, беременной дождем и градом, – но и мужчина порой нуждается в добром слове.

Сэмунд рассмеялся:

– Не знал, брат, что ты такой неженка. Можно подумать, что ты никогда не бился с врагом, не знал горя или бедности.

– Скажу по правде, брат: знал я горе, хлебал его немало, а бедность – моя всегдашняя сестра. Кажется, она и тебе немного знакома.

– Еще бы! – На бледном челе Сэмунда вспыхнул болезненный румянец. Это у него была некая болезнь, которая душила его по ночам, а иногда и днем, если немного поволнуется. – Мы с тобой, Гуннар, родились на этот свет, чтобы сполна испить огромную чашу лиха. Но не тужи…

Брат стал задыхаться, и Гуннар ударил его ладонью меж лопаток, как если бы тот поперхнулся костью…

Сейчас, сидя у очага, Гуннар все время думал о сне, привидевшемся ему прошлой ночью. (Позже Сэмунд умер на берегу, у самой воды, и о нем больше ничего не будет сказано в этой саге.)

II

Гуннар встал со своего места у очага и подошел к повивальной бабке.

– Асгерд, – сказал он глухо, – не мучь меня: что там у вас?

Асгерд улыбнулась. Это с нею случалось редко, потому что была она немного странной, словно бы не жила меж людей, а скорее среди зверей. Правда, ведьмой ее не обзывали, но побаивались ее глаз изрядно. Не худо было время от времени задабривать Асгерд по прозвищу Старая Карга.

– Потерпи немного, – сказала она, шепелявя. – И подбрось-ка дров в очаг, чтобы сделалось светлей.

Она скрылась за дверью – крепкой, дубовой. И, пока дверь была открыта, Гуннар явственпо услышал крик. И он сообразил, что это дает знать о себе ребенок – новое живое существо на берегу этого фиорда, названного Каменным, потому что, кроме камня, ничего путного не было на его берегах.

Гуннар поступил так, как велела Асгерд, и пламя в очаге взметнулось высоко-высоко. Оно осветило просторную комнату, в которой собиралась обычно вся семья.

Вскоре вышла Старая Карга, и с пою еще две родственницы Гуннара и его жены – обе в летах и опытные в повивальном деле.

Асгерд держала в руках дитя – этакое красноватое существо со сжатыми кулаками, оравшее во всю глотку.

Гуннар стоял посреди комнаты, а женщины торжественно несли дитя.

«Его придется поить-кормить», – подумал Гуннар и начал прикидывать в уме, достанет ли у него сил и хватит ли урожая, будет ли рожать тощая земля необходимые злаки для разросшейся семьи. Жена его была женщина сильная, здоровая и могла наплодить много, много детей.

– Мальчик, – сказала Асгерд и указала глазами на безошибочный знак мужского пола. Она протянула дитя отцу согласно обычаю.

Гуннар медлил принимать… Размышлял…

Если отец повернется спиною к ребенку, если не возьмет его на руки, значит, малышу – погибель. В этом случае Гуннар выкопает в лесу могилку и уложит туда живого ребенка. Нет, он не засыплет его землей. Смерть сюда придет сама собою.

«Не возьмет», – решила Асгерд. Две другие женщины подумали точно так же. Одна из них пошла было сообщить роженице.