Викинги. Заклятие волхвов
Шрифт:
Именно здесь, у истоков Лаги, в местах его детства и первого, неосознанного взросления, он окончательно понял, почему так и не стал свеоном, хотя временами ощущал себя им целиком и полностью.
Не стал, потому что не мог им стать. Кровь не обманешь! Можно сколько угодно жить чужой жизнью, и думать, что это твое, что иного тебе не дано судьбой, но рано или поздно кровь сама заговорит в полный голос. Она, родовая сварожичева кровь – навсегда…
Занятый мыслями, углубившись в воспоминания, Любеня не успел заметить, как кто-то подкрался к нему совсем близко. В последний момент засек мимолетное движение в кустах, уловил за нескончаемыми лесными шорохами и шепотами осторожный скрип натягиваемой тетивы.
Длинная стрела упруго порхнула в воздухе, а Любеня уже отпрыгнул в сторону, откатился под прикрытие толстых вековых елей. Выучка бойца Миствельда не подвела и на этот раз.
Впрочем, целились все-таки не в него, запоздало понял он, осторожно выглядывая из-за шершавого ствола с пахучими, матово-желтыми подтеками древесной смолы. Стрела воткнулась в дерево шагов за десять перед тем местом, где он только что шел. Так промахнуться невозможно, только нарочно – предупредить.
Дозорные родичей? А с каких это пор родичи стали выставлять дозоры на лесных тропах? Не было такого раньше, не помнит он.
На всякий случай Любеня выжидал, стоя на одном колене под прикрытием сосен и перекинув щит со спины на руку. Вторая рука привычно скользила по эфесу меча, но он пока не хотел обнажать клинок.
В кустах впереди тоже выжидающе молчали и не шевелились.
– Эй, кто там есть? – окликнул Любеня на языке поличей.
Сам удивился, насколько мягко, непривычно прозвучали эти слова после четкого, жестковато-выразительного говора свеонов.
В кустах наметилось некое оживление. Верхушки веток качнулись, прошелестело что-то, но потом все снова затихло.
– Эй, вы?! – снова окликнул Любеня. – Меня не бойтесь, я – один, я – с миром…
– А ты точно один? – спросил из кустов девичий голос.
Любеня невольно улыбнулся в ответ, настолько звонкий голосок оказался. Как веселые, переливающиеся колокольчики, в которые кузнецы для лучшего звука добавляют сплавы из меди и серебра…
– Точнее не бывает, – подтвердил Любеня. – Совсем один.
– Поклянись! – спросили из кустов.
Любеня помедлил, припоминая, потом почти без запинки произнес древнюю клятву родичей, где они перед лицом Сырой Матери-земли, перед глазами Высокого Отца-Неба, клялись и огнем, и водой, и железом, и хлебом, что все сказанное – сказали по правде, не кривя духом, не тая умысла.
В кустах опять замолчали, только на этот раз удивленно, почувствовал Любеня.
– А ты чей будешь-то, воин? Какого рода? – спросил голосок-колокольчик.
– Полич я.
– Полич? Что-то я тебя не припомню, дядька!
Значит, точно свои, окончательно успокоился Любеня. Вот и пришел…
– А может, помнилка не подросла? – предположил он.
В кустах явно обиделись.
– А что же у тебя доспехи свейские, и одежа, и снасть? Какой же ты полич, если одет не по-нашему? – строго допрашивали оттуда.
– Какой есть! Жил среди свеев, там же доспехами и обзавелся…
– И долго жил?
– Долго, – подтвердил Любеня. – Почитай, полтора десятка лет минуло с тех пор, как свеи меня малым выкрали.
– Ишь ты! Складно рассказываешь… Только врешь, поди?
– Да точно, точно говорю – полич я… Неужели по говору не слышишь? – добавил Любеня.
– Скворец тоже разные голоса передразнивает, а кто примет его за ястреба? – рассудительно заметили за кустами.
Воин чуть пошевелился, приподнялся немного, разминая колени, и тут же услышал, как снова скрипнула натягиваемая тетива.
– Но-но! Не балуй! – звонко одернули его. – Сиди, где сидишь, как пень на болоте! А не то – я не промахнусь! Птицу с дерева сшибаю с полсотни шагов, а тебя – и подавно достану! – похвастались за кустами.
– Да не балую я, не балую, – оправдался Любеня. – Сижу как пень… Уж больно ты строга, бабушка, – сил нет никаких! Колени вон затекли – к земле прижиматься…
В кустах сдавленно захихикали.
– Какая я тебе бабушка?
– А какой я тебе дядька? Любеня я, сын Кутри, сына Земти… Вот, домой возвращаюсь… Так я выхожу, что ли? Стрелы кидать не будешь?
– А если буду?
– Если будешь – лук отниму, тетиву сдерну и ею же по попе нашлепаю! – не выдержал Любеня. – Будешь знать потом, как старших не слушать!
– Ишь ты какой грозный! Обратно сказать, как бы самому потом не испугаться! – звонко предупредили его. Впрочем, уже без настороженности, скорее – с любопытством.
– Ладно, ты – как хочешь, а я выхожу… – проворчал Любеня. – Хочешь стрелять – так стреляй…
Вместо ответа кусты снова зашевелились, ветви раздались в стороны, и наружу высунулось румяное личико с круглыми, блестящими глазами. Смешливые глаза и отчаянные – это сразу видно.
Сначала Любеня даже не понял, какого они цвета – эти глаза-глазищи. Они, огромные, широко распахнутые на мир, словно бы одновременно вобрали в себя и голубизну высокого неба, и зелень окрестных лесов. А чего больше – зеленого или голубого, было так же трудно определить, как описать словами цвет разыгравшихся морских волн, переливающихся под полуденным солнцем…
Красивые глаза… Красивые и отчаянные, как настоящие морские волны…
Любеня, снова закинув за спину щит, вышел из-под прикрытия стволов.
Девчонка, не таясь больше, тоже гибко выскользнула на тропу. В руках по-прежнему небольшой, по ее росту, лук, и стрела прилажена на тетиве, но опаски на лице уже точно не было. Ишь, как смотрит…
Девчонка?
Конечно, по голосу, по первому взгляду на румяные щеки, она показалась Любене совсем юной, девочкой-подростком, только начинающей наливаться томной женственностью.