Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1 (худ. Клименко)
Шрифт:
— Да, память у вас хорошая.
— Почти такая же, как и у вашего величества.
— Решайтесь скорее. Мне время дорого. Что вы делаете с тех пор, как вышли в отставку?
— Ищу счастья, ваше величество.
— Жестокие слова, господин д’Артаньян.
— Ваше величество неверно поняли меня. Я питаю к королю величайшее почтение. Правда, я привык жить в лагерях и казармах и выражаюсь, может быть, недостаточно изысканно, но, ваше величество, вы стоите надо мною так высоко, что вас не может оскорбить слово, нечаянно
— В самом деле, я знаю, что вы совершили блестящий подвиг в Англии. Жалею только, что вы не сдержали обещания.
— Я! — вскричал д’Артаньян.
— Разумеется… Вы дали мне честное слово, что, оставив мою службу, не будете служить никому… А ведь вы служили королю Карлу Второму, когда устроили чудесное похищение генерала Монка…
— Извините, ваше величество, я служил самому себе.
— И успешно?
— С таким же успехом, с каким совершали свои подвиги полководцы пятнадцатого века.
— Что вы называете успехом?
— Сто тысяч экю, которые теперь принадлежат мне. В неделю я получил денег втрое больше, чем за пятьдесят лет.
— Сумма немалая… но вы будете стремиться увеличить ее?
— Я, государь? Вчетверо меньшее состояние показалось бы мне сокровищем. Клянусь вам, я и не помышляю об увеличении его.
— Так вы хотите жить в праздности и расстаться со шпагой?
— Я уже расстался с ней.
— Это невозможно, господин д’Артаньян! — сказал Людовик XIV решительно.
— Почему же?
— Потому, что я не хочу этого, — сказал молодой король так твердо и властно, что д’Артаньяном овладело удивление и даже беспокойство.
— Ваше величество, позволите ли ответить вам? — спросил он.
— Говорите!
— Я принял это решение, когда был беден.
— Дальше!
— А теперь, когда я трудами своими нажил прочное состояние, вашему величеству угодно лишить меня независимости? Вам угодно осудить меня на меньшее, когда я приобрел большее?
— Кто позволил вам угадывать мои намерения и рассуждать о моих планах? — спросил Людовик гневно. — Кто сказал вам, что сделаю я и что придется делать вам?
— Ваше величество, — спокойно сказал мушкетер, — кажется, той откровенности, с какой мы объяснились тогда в Блуа, теперь уже нет.
— Да, все изменилось.
— От души поздравляю ваше величество, но…
— Вы не верите этому?
— Я не государственный муж, но у меня тоже верный взгляд, и дело мне представляется не так, как вашему величеству. Царство Мазарини кончилось; но начинается владычество финансовых тузов. У них в руках деньги. Ваше величество, вероятно, не часто видите их. Жить под властью этих прожорливых волков тяжело для человека, который надеялся на независимость.
В эту минуту кто-то поскребся у дверей; король горделиво поднял голову.
— Извините, господин д’Артаньян, — сказал король, — это господин Кольбер с докладом. Войдите, господин
Д’Артаньян отступил на несколько шагов. Кольбер явился с бумагами и подошел к королю.
Нечего и говорить, что гасконец не упустил удобного случая и устремил хитрый и пристальный взгляд на нового посетителя.
— Следствие кончено? — спросил король.
— Кончено, — отвечал Кольбер.
— Что говорят следователи?
— Что виновные заслуживают смертной казни с конфискацией имущества.
— Ага, — сказал король спокойно, искоса взглянув на д’Артаньяна. — А ваше мнение, господин Кольбер?
Кольбер, в свою очередь, посмотрел на д’Артаньяна. Этот незнакомец мешал ему говорить. Людовик XIV понял его.
— Не беспокойтесь, — сказал он, — это господин д’Артаньян. Неужели вы не узнали господина д’Артаньяна?
Тут Кольбер и д’Артаньян взглянули друг на друга. Д’Артаньян смотрел открыто, сверкающими глазами, Кольбер исподлобья и недоверчиво. Откровенное бесстрашие одного не понравилось другому; подозрительная осторожность финансиста не понравилась солдату.
— А! Вы изволили совершить славный подвиг в Англии, — сказал Кольбер и слегка поклонился.
— А! Вы изволили спороть серебряные галуны с мундиров швейцарцев, — сказал гасконец. — Похвальная экономия! — И низко поклонился.
Интендант думал смутить мушкетера; но мушкетер прострелил его навылет.
— Господин д’Артаньян, — сказал король, не заметивший всех этих оттенков, которые Мазарини тотчас бы уловил, — речь идет о людях, которые обокрали меня. Я велел арестовать их и теперь выношу им смертный приговор.
— О! — воскликнул д’Артаньян, вздрогнув.
— Вы хотите сказать…
— Нет, ваше величество, это меня не касается.
Король хотел уже подписать бумагу.
— Ваше величество, — начал Кольбер вполголоса, — предупреждаю, что если пример и надо показать, то исполнение приговора может натолкнуться на препятствия.
— Что такое?
— Не забывайте, — спокойно сказал Кольбер, — что тронуть этих людей — значит тронуть суперинтендантство. Оба негодяя, оба преступника, о которых идет речь, — близкие друзья одного видного лица, и в день их казни, которую, впрочем, можно устроить в тюрьме, могут возникнуть беспорядки.
Людовик покраснел и повернулся к д’Артаньяну, который покусывал усы, презрительно улыбаясь.
Людовик XIV схватил перо и подписал обе бумаги, принесенные Кольбером, с такой поспешностью, что рука у него задрожала. Потом он пристально взглянул на Кольбера и сказал ему:
— Господин Кольбер, когда будете докладывать мне о делах, избегайте по возможности слова «препятствия». Что же касается слова «невозможно» — не произносите его никогда.
Кольбер поклонился, досадуя, что получил такой урок при мушкетере. Он хотел уже выйти, но, желая загладить свою ошибку, прибавил: