Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
— Да, вы правы, я удалюсь под предлогом занятий.
Пелисон, не велите распрягать лошадей. Гурвиль, задержите гостей.
— Позвольте дать вам еще один совет, монсеньер, — сказал Гурвиль.
— Говорите.
— Повидайтесь со смотрителем только в самом крайнем случае: это смело, но неосторожно. Простите, господин Пелисон, если я высказываю мнение, противоположное вашему. Пошлите сначала кого-нибудь другого. Смотритель — человек любезный; но не вступайте с ним лично в переговоры.
— Я подумаю, — сказал Фуке. — Впрочем, у нас впереди еще целая ночь.
— О, не надейтесь слишком на время, монсеньер, — возразил Пелисон, оно летит с ужасающей быстротой. Никогда не пожалеешь, что явился слишком рано.
— Прощайте, Гурвиль, — сказал министр. — Поручаю вам своих гостей.
Пелисон, вы отправитесь со мною.
И они уехали.
Эпикурейцы не заметили исчезновения своего главы.
В саду всю ночь раздавалась музыка.
Глава 11
ОПОЗДАЛ НА ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА
Уезжая вторично в этот день из дому, Фуке чувствовал себя легче и спокойнее, чем можно было ожидать.
Он повернулся к Пелисону, который, забившись в угол кареты, обдумывал средства борьбы с Кольбером.
— Дорогой Пелисон, — сказал Фуке, — как жаль, что вы не женщина!
— Напротив, я считаю это большим счастьем, — возразил тот, — ведь я чрезвычайно безобразен.
— Пелисон! Пелисон! — сказал министр, смеясь. — Вы так часто говорите о своем безобразии, будто страдаете от него.
— И очень, монсеньер. Нет человека несчастнее меня. Я был красив, но оспа обезобразила мое лицо, я лишился верного средства очаровывать людей, а ведь я ваш главный доверенный и должен заботиться о вашей пользе; если б я был сейчас красивой женщиной, то оказал бы вам огромную услугу.
— Какую?
— Я отправился бы к коменданту тюрьмы, который слывет галантным кавалером и волокитой, постарался бы его очаровать и вернулся бы к вам с обоими узниками.
— Ах! — воскликнул Фуке, охваченный сладостным воспоминанием. — Я знаю одну женщину, которая могла бы сыграть именно такую роль перед смотрителем тюремного замка!
— А я, монсеньер, знаю пятьдесят таких женщин, которые разгласят по всему свету о вашем великодушии и преданности друзьям; губя себя, они рано или поздно погубят и вас.
— Я говорю не об этих женщинах, Пелисон, я говорю о прекрасном, благородном существе, соединяющем чисто женский ум с храбростью и хладнокровием мужчины; я говорю о женщине такой прекрасной, что самые стены тюрьмы склонятся перед нею, и такой сдержанной, что никто не догадается, кем она послана.
— Настоящее сокровище, — сказал Пелисон. — Вы как нельзя более угодите коменданту тюрьмы. Может случиться, что ему отрубят голову, зато на его долю выпадет небывалое счастье.
— Ему не отрубят головы, — сказал Фуке, — я дам ему лошадей, чтобы он мог бежать, и пятьсот тысяч ливров, с которыми он сможет прилично жить в Англии. Притом от этой женщины, моего друга, он не получит ничего, кроме лошадей и денег. Едем к ней, Пелисон.
Министр протянул руку к шелковому шнуру, висевшему внутри кареты. Пелисон остановил его.
— Монсеньер, — сказал он, — вы потратите на розыски этой женщины столько же времени, сколько Колумб — на поиски Нового Света. А между тем в нашем распоряжении всего два часа. Если смотритель ляжет спать, трудно будет проникнуть к нему без шума. А когда рассветет, нам уже ничего нельзя будет сделать. Идите, монсеньер, к нему сами и не ищите этой ночью ни ангела, ни женщины.
— Дорогой Пелисон, мы у ее дверей.
— У дверей ангела?
— Да.
— Но ведь это особняк госпожи де Бельер?
— Тише!
— О боже! — воскликнул Пелисон.
— Вы как будто имеете что-то против нее? — спросил Фуке.
— Увы, ровно ничего! Это-то и приводит меня в отчаяние… Ах, отчего я не могу наговорить о ней столько дурного, чтобы помешать вам войти в ее дом!
Фуке приказал кучеру остановить карету.
— Помешать? — повторил он. — Ничто в мире не может мне помешать пожелать доброго вечера госпоже дю Плесси-Бельер. И, может быть, нам еще понадобится ее помощь. Вы войдете со мною?
— Нет, монсеньер, я останусь здесь.
— Но я не хочу вас заставлять дожидаться меня, — возразил Фуке с присущей ему любезностью.
— Лишняя причина, чтобы я остался: зная, что я жду вас, вы скорее вернетесь… Но будьте осторожны: во дворе экипаж, — значит, у нее кто-то в гостях.
Фуке уже опустил ногу на подножку экипажа, когда Пелисон вдруг воскликнул:
— Умоляю вас, не ходите к этой даме, пока не побываете в тюрьме.
— Я только на пять минут, — отвечал Фуке, взбегая по ступенькам подъезда.
Пелисон, насупившись, забился в угол кареты.
Поднявшись по лестнице, Фуке приказал доложить о себе лакею; его имя вызвало почтительную суету, доказывавшую, что оно пользовалось почетом в доме маркизы.
— Ах, господин министр! — воскликнула, сильно побледнев, маркиза, выходя к нему. — Какая неожиданная честь!.. Осторожнее: у меня Маргарита Ванель, — шепнула она ему.
— Маркиза, — ответил смущенный Фуке, — я по делу… Всего два слова.
И он вошел в гостиную.
Сидевшая там госпожа Ванель поднялась с места.
На ее помертвевшем лице ясно читалась обуревавшая ее зависть. Напрасно Фуке обратился к ней с самым любезным приветствием; в ответ она только бросила убийственный взгляд на него и на маркизу, острый взгляд ревнивой женщины, как стилет пронзающий самую прочную броню. Она поклонилась своей приятельнице, еще ниже министру и удалилась, сославшись на необходимость побывать еще где-то в этот вечер; ни смущенная маркиза, ни охваченный беспокойством Фуке не успели удержать ее.
Оставшись с маркизой, Фуке молча опустился перед ней на колени.