Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
Бледность принца, судорожные подергивания его рук и ног прежде всего поразили присутствующих. Звуки музыки сменились глубокой тишиной.
Воспользовавшись всеобщим молчанием, шевалье де Лоррен почтительно приветствовал принцессу и де Гиша, стараясь соединить их в этом приветствии как хозяев.
Принц, подойдя к ним, хрипло проговорил:
— Очень рад, очень рад. Я шел сюда, думая застать вас больною и грустною, а застал в разгаре удовольствий. Отрадно видеть. Кажется, мой дом самый веселый дом на свете.
Потом, повернувшись к де Гишу, он прибавил:
— Я не знал, что вы такой прекрасный танцор, граф.
Потом, снова обратившись к жене, продолжал:
— Будьте любезнее со мной. Когда у вас устраивается такое веселье, приглашайте и меня… А то я совсем заброшен.
Де Гиш успел вполне овладеть собою и с врожденной гордостью, которая так шла ему, произнес:
— Ваше высочество, вы хорошо знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении. Когда потребуется отдать ее, я готов. А сегодня нужно только танцевать под пенье скрипки, и я танцую.
— И вы правы, — холодно сказал принц. — А вы не замечаете, принцесса, что ваши дамы похищают у меня друзей. Ведь господин де Гиш не ваш друг, сударыня, а мой. Если вы хотите обедать без меня, у вас есть ваши дамы.
Зато, когда я обедаю один, при мне должны быть мои кавалеры; не обирайте меня совсем.
Принцесса почувствовала и упрек и урок. Она вся покраснела.
— Ваше высочество, — возразила она, — до приезда во Францию я не знала, что принцессы занимают там такое же положение, как женщины в Турции.
Я не знала, что здесь запрещено видеть мужчин. Но если такова ваша воля, я буду ей покоряться. Может быть, вы пожелаете загородить мои окна железными решетками, так, пожалуйста, не стесняйтесь.
Эта реплика, вызвавшая улыбку у Монтале и де Гиша, снова наполнила гневом сердце принца.
— Очень мило, — проговорил он, едва сдерживаясь. — Как почтительно со мной обращаются в моем собственном доме!
— Ваше высочество, ваше высочество, — шепнул шевалье на ухо принцу так, чтобы все видели, что он его успокаивает.
— Пойдем! — ответил ему принц, так резко повернувшись, что чуть не толкнул принцессу.
Шевалье последовал за ним в его кабинет, где принц, бросившись на стул, дал полную волю своей ярости.
Шевалье поднял глаза к небу, сложил руки и не произносил ни слова.
— Твое мнение? — спросил принц.
— О, ваше высочество, положение очень серьезное.
— Это ужасно! Такая жизнь не может больше продолжаться.
— Что за несчастье, в самом деле! — воскликнул шевалье. — А мы-то надеялись, что после отъезда этого шального Бекингэма все будет спокойно.
— А стало еще хуже!
— Этого я не говорю, ваше высочество.
— Ты не говоришь, но я говорю. Бекингэм никогда не осмелился бы сделать и четверти того, что мы видели.
— Чего же именно?..
— Да как же! Спрятаться для того, чтобы танцевать, прикинуться больной, чтобы наедине пообедать с ним!
— Нет, нет, ваше высочество!
— Да, да! — восклицал принц, подзадоривая сам себя, как капризный ребенок. — Только я не намерен это терпеть.
— Ваше высочество, выйдет скандал…
— Э, черт возьми! Со мною не стесняются, а я должен стесняться? Подожди меня, шевалье, я сейчас.
Принц скрылся в соседней комнате и спросил у слуги, вернулась ли из капеллы королева-мать.
Анна Австрийская была счастлива. В ее семье царило согласие, народ был в восторге от молодою короля, государственные доходы увеличивались, внешний мир был обеспечен, — словом, все сулило ей спокойное будущее.
Иногда она упрекала себя при воспоминании о бедном юноше, которого она приняла, как мать, и прогнала, как мачеха.
Неожиданно к ней вошел герцог Орлеанский.
— Матушка, — вскричал он, закрывая за собой дверь, — так не может продолжаться!
Анна Австрийская Подняла на него свои прекрасные глаза и вздохнула.
— О чем вы говорите?
— О принцессе.
— Верно, этот сумасшедший Бекингэм прислал ей какое-нибудь прощальное письмо?
— Ах нет, матушка, дело вовсе не в Бекингэме. Принцесса уже нашла ему заместителя.
— Филипп, что вы говорите? Ваши слова крайне легкомысленны.
— Разве вы не заметили, что господин де Гиш то и дело бывает у нее, что он постоянно с ней?
Королева всплеснула руками и расхохоталась.
— Филипп, — сказала она, — вы положительно больны.
— От этого мне не легче, матушка, я очень страдаю.
— И вы требуете, чтобы вас лечили от болезни, которая существует только в вашем воображении? Вы желали бы, ревнивец, чтобы вас поддержали, одобрили ваше поведение, хотя ваша ревность не имеет никаких оснований.
— Ну вот, теперь вы начинаете говорить про этого то же самое, что говорили про того.
— Да ведь и вы, сын мой, — сухо проговорила королева, — ведете себя по отношению к этому совершенно так же, как и по отношению к тому.
Немного задетый, принц поклонился.
— Но если я вам приведу факты, вы поверите?
— Сын мой, во всем прочем, кроме ревности, я поверила бы вам без всякой ссылки на факты, но в отношении ревности я этого не обещаю.
— Значит, я понимаю ваши слова так, что ваше величество приказывает мне молчать и забыть обо всем.
— Никоим образом, вы мой сын, и мой материнский долг — быть к вам снисходительной.