Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
— И вам нужно новое платье, не так ли, дорогой друг?
Арамис усмехнулся.
— Нет.
— Но ведь вы поедете в Во?
— Поеду, но без нового платья. Вы забываете, дорогой д'Артаньян, что ваннский епископ не настолько богат, чтобы шить себе новое платье к каждому празднеству, — Ба, — сказал, смеясь, мушкетер, — а поэмы, разве мы их больше не пишем?
— О д'Артаньян, — проговорил Арамис, — подобную чепуху я давно уже выбросил из головы.
— Так, так, — произнес д'Артаньян, отнюдь не уверенный в том, что Арамис говорит правду.
Что касается Персерена, то он снова погрузился в рассматривание своей парчи.
— Не думаете ли вы, дорогой д'Артаньян, — улыбнулся Арамис, — что мы стесняем своим присутствием этого славного человека?
«Так вот оно что, — проворчал про себя мушкетер, — это значит ни больше ни меньше, что я стесняю тебя».
Затем он произнес уже вслух:
— Ну что ж, пойдемте; и, если вы так же свободны, как я, любезный мой Арамис…
— Нет, не совсем, я хотел…
— Ах, вам нужно переговорить наедине с Персереном? Почему же вы сразу не предупредили меня об этом?
— Наедине, — повторил Арамис. — Да, да, разумеется, наедине, но только вы, д'Артаньян, не в счет. Никогда, прошу вас поверить, не будет у меня тайн, которых я не мог бы открыть такому другу, как вы.
— О нет, нет, я удаляюсь, — настаивал д'Артаньян, хотя в голосе его и слышалось любопытство; замешательство Арамиса, как бы тонко он его ни маскировал, не укрылось от д'Артаньяна, а он знал, что в непроницаемой душе этого человека решительно все, даже то, что имеет видимость сущего пустяка, подчинено заранее намеченной цели; пусть эта цель была д'Артаньяну неведома и непонятна, но, изучив характер своего давнего друга, он понимал, что она, во всяком случае, должна быть немаловажною.
Арамис, заметив, что у д'Артаньяна появились какие-то подозрения, также стоял на своем:
— Оставайтесь, молю вас: вот в чем, в сущности, дело…
Затем, обернувшись к портному, он начал:
— Дорогой господин Персерен… Я бесконечно счастлив, д'Артаньян, что вы здесь.
— Вот как! — воскликнул капитан мушкетеров, веря в искренность Арамиса еще меньше, чем прежде.
Персерен не пошевелился. Взяв из его рук кусок ткани, в созерцание которой он был погружен, Арамис силой возвратил его к реальной действительности.
— Дорогой господин Персерен, — произнес он, — здесь господин Лебрен, один из живописцев господина Фуке.
«Чудесно, — подумал д'Артаньян, — но при чем тут Лебрен?»
Арамис посмотрел на д'Артаньяна, который сделал вид, будто рассматривает гравюры с изображением Марка Антония.
— И вы хотите, чтобы ему сшили такой же костюм, какие заказаны эпикурейцам? — спросил Персерен.
Произнося с отсутствующим видом эти слова, достойный портной сделал попытку отобрать у Арамиса свою парчу.
— Костюм эпикурейца? — переспросил д'Артаньян тоном следователя.
— Воистину, — сказал Арамис, улыбаясь своей чарующей улыбкой, — воистину самою судьбой предначертано, что д'Артаньян этим вечером проникнет во все наши тайны. Вы, конечно, слышали об эпикурейцах господина Фуке, не так ли?
— Разумеется. Кажется, это своего рода кружок поэтов, состоящий из Лафонтена, Лоре, Пелисона, Мольера и кто его знает, кого еще, и заседающий в Сен-Манде?
— Это верно. Так вот, мы одеваем наших поэтов в форму и зачисляем их на королевскую службу.
— Превосходно! Догадываюсь, что это сюрприз, который господин Фуке готовит для короля. Будьте спокойны! Если тайна господина Лебрена состоит только в этом, я не выдам ее.
— Вы очаровательны, как всегда, дорогой друг. Нот, господин Лебрен к этому непричастен; тайна, к которой он имеет касательство, гораздо значительнее, чем эта.
— Раз она не уступает в значительности первой из ваших тайн, то я предпочитаю но быть посвященным в нее, — заметил д'Артаньян, притворяясь, будто собрался уходить.
— Входите, Лебрен, входите, — сказал Арамис, открывая правой рукой боковую дверь и удерживая левою д'Артаньяна.
— Честное слово, я ничего не понимаю, — буркнул Персерен.
Как говорят в театре, Арамис выдержал паузу.
— Дорогой господин Персерен, — начал он, — вы шьете пять костюмов его величеству, не так ли? Один из парчи, один охотничий из сукна, один из бархата, один из атласа и последний, наконец, из флорентийской ткани?
— Верно, но откуда, монсеньер, вы все это знаете? — спросил изумленный Персерен.
— Все это исключительно просто, сударь: предстоят охота, празднество, концерт, прогулка и прием; пять названных мною тканей предусмотрены этикетом.
— Монсеньер, вы знаете решительно все на свете.
— И многое другое к тому же, будьте спокойны, — пробормотал Д'Артаньян.
— Но, — вскричал, торжествуя, портной, — чего вы все же не знаете, хоть вы и великий князь церкви, чего не знает и не узнает никто и что знаем лишь король, мадемуазель де Лавальер и я, это цвет материй и вид украшений, это покрои, это соотношение частей, это костюм в целом!
— Вот с этим всем, — сказал Арамис, — я и хотел бы при вашей помощи ознакомиться, дорогой господин Персерен.
— Никогда! — побледнел перепуганный насмерть портной, хотя Арамис произнес только что приведенные нами слова весьма ласково и даже медоточиво.
Притязания Арамиса показались Персерену после того, как он подумал над ними, настолько несообразными, настолько смешными, настолько чрезмерными, что он сначала тихонечко рассмеялся, затем принялся смеяться все громче и громче и кончил взрывами неудержимого хохота.