Виктор Авилов
Шрифт:
Может быть, не все тогда воспринимали пьесу подобно Беляковичу, но время доказало ее жизненность и невымышленную силу. Как подлинно высокое драматургическое произведение, «Старый дом» поворачивался и высвечивался разными своими гранями в разные времена — вот и поставленный недавно в Московском театре «Модернъ» Светланой Враговой спектакль вновь доказал, что эта пьеса отнюдь не осталась в своей эпохе, а продолжает волновать и сегодня.
Но в этом спектакле, к сожалению, для Виктора Авилова роли не нашлось. Говорю: к сожалению, потому что почти убеждена — он мог бы очень интересно и глубоко сыграть в нем, по крайней мере, несколько ролей. Но судьба распорядилась иначе… Может быть, Валерий Белякович, уже вынашивавший мысль о постановке булгаковской «Кабалы святош», решил дать Виктору паузу
Из неопубликованного интервью Виктора Авилова: «Я с одной автобазы на другую переходил, а тут Романыч предложил: давай, Вить, переходи на работу в клуб „Гагаринец“. Романыч был директором клуба, я — инструктором, а еще была у нас должность уборщицы. Мы с Романычем по очереди клуб мыли. День он, день я. И все общие деньги, все зарплаты мы в кучу ссыпали — и пополам у нас получалось 145 рублей на брата. В принципе это нормально, это был средний оклад инженера… А ребята работали все на своих работах. А в театре с утра до вечера мог бывать только я. И у нас было распределение обязанностей. Романыч режиссурой занимался, потом он еще тогда в ГИТИСе учился, а я приходил в театр с утра и потихонечку монтировал весь свет к спектаклю. Я поэтому свет во всех спектаклях лучше всех знаю. Изначальный свет, хотя в принципе он почти не изменился с тех пор.
Потом потихоньку ребята стали приходить. Романыч был в хороших отношениях со всеми в отделе культуры Гагаринского исполкома и начал ребят перетаскивать. Кого-то устраивал на должность гардеробщика в библиотеку, кого-то еще куда-то — ведь в ведении Гагаринского исполкома находились и библиотеки, и всякие ДК, и красные уголки… Потом нам еще какую-то единицу дали, так и устроились все понемногу…»
Со временем должность Виктора Авилова стала официально именоваться достаточно звучно и столь же бессмысленно: «инструктор отдела культуры исполкома Гагаринского района». Это было своего рода «прикрытие» более прочное, нежели инструктор клуба или уборщица — Авилов с момента вступления в должность становился полноправным артистом театра-студии. Но вполне вероятно, что инструкторские «корочки» требовали от него и исполнения каких-то не слишком обременительных обязанностей — например, высиживания на совещаниях или инспекции библиотек. Во всяком случае, с этого времени Авилов смог ощущать себя артистом — не молодым человеком из самодеятельности, разрывающимся между тяжелой работой и не менее тяжелым постижением азов актерской профессии, а человеком, полностью преданным одному делу.
Своему делу. Хотя он не ощущал еще себя артистом, время от времени давали знать о себе «рецидивы» метаний: все тянуло куда-то, рвался уйти из театра, но еще сам не понимал, до какой же степени он успел втянуться в это непривычное, но такое увлекательное дело.
Тем не менее в этом, третьем сезоне молодого театра Виктор Авилов сыграл очень серьезную и интересную роль — дофина Карла в спектакле «Жаворонок» Ж. Ануйя. Эту роль он получил «по наследству» от ушедшего в армию Вячеслава Гришечкина. В своем единственном эпизоде Авилов поднимал какие-то невероятные пласты. Невозможно понять сегодня, как удалось Валерию Беляковичу заразить своих совсем неопытных ребят идеей постановки сложнейшей пьесы Ануйя! «Как я им все это объяснял? — говорит Белякович. — Сам не понимаю. Наверное, на каком-то рефлекторном, животном, инстинктивном уровне. Иногда даже объяснять ничего не нужно было, они сами понимали, как и что надо делать…»
Об этой его работе почему-то написано мало, как и о спектакле вообще, но из дня сегодняшнего отчетливо видно: это было событие не только потому, что Валерий Белякович обратился к почти неизвестной пьесе с острым политическим сюжетом (хотя, разумеется, и поэтому тоже!) в те времена, когда подобный поступок был чреват серьезными последствиями, но и потому, что эстетическая ценность постановки была высока и значительна.
В 1952 году французский драматург обратился к теме борьбы за национальное самосознание отнюдь не случайно — это была реакция Ануйя на изменение политической атмосферы в стране.
Виктор Авилов играл слабохарактерного скептика Карла, в котором еще не умерли до конца чувства собственного достоинства, память о высшей справедливости, но в самый тяжелый момент он трусливо отворачивался от Жанны. Происходило так, что именно Жанна пробуждала Карла от «сна разума», от того карнавала, в который он превратил и свою жизнь, и жизнь своего двора, чтобы не видеть, не знать, что происходит вокруг, чтобы спрятаться в бесконечную игру. Но появление Жанны словно сбрасывало с его глаз пелену — он начинал видеть все остро, и ему становилось горько. И — предпочитал тогда не видеть, не знать…
Авилов играл масштабно, крупно, сочетая в своем герое драматическое и комическое, трактуя роль в фарсовом ключе. От его кривляний и устроенного придворного маскарада становилось жутко. В глазах, исподлобья, украдкой взглядывающих на Жанну, сквозили страх и презрение, изумление и… усталость. Это была та бесконечная, безграничная усталость, что невольно выдает человека мыслящего, переживающего, но пытающегося отгородиться от тягостных мыслей и чувств, потому что они не дают жить…
С августа 1979-го до мая 1980-го — совсем, в сущности, немного времени, но именно в этот период произойдет то «обыкновенное чудо», которое, время от времени случаясь в том или ином театре, привязывает нас к нему уже навсегда всеми чувствами, всеми помыслами.
Десятого января 1980 года умер Борис Иванович Равенских. Это случилось неожиданно и оттого (как всегда и бывает) особенно страшно. Борис Иванович возвращался домой после первого сбора труппы своего нового театра, который он наконец получил после долгих и муторных битв. В этот день он читал своим артистам пьесу Л. Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора», предполагая именно с этого спектакля начать историю театра.
Утром следующего дня начинались в Малом театре репетиции брежневской «Целины», за постановку которой Равенских взялся в качестве «платы» за свой театр.
Казалось, начинается в жизни Мастера какая-то совершенно новая полоса, но судьба распорядилась по-своему.
Бориса Ивановича провожал в тот день домой Юрий Иоффе — однокашник Валерия Беляковича, беззаветно преданный своему Мастеру. У него на руках в подъезде дома на Малой Бронной Равенских и скончался. А спустя четыре с небольшим месяца Валерий Белякович выпустил спектакль «Мольер» по «Кабале святош» М. А. Булгакова, посвятив его памяти Бориса Ивановича. Первый свой глубоко трагический спектакль, которым режиссер сумел сказать нам о той действительности, что окружает нас, о горькой и одинокой судьбе Творца, о том, как неугодный власти талант страдает и несет свой крест непонятости — не всегда с гордо поднятой головой и осознанным чувством собственного достоинства (увы! это лишь расхожий штамп!), часто прибегая к лести, различным уловкам, заискиванию.
Да, он не мог не вспоминать о своем Мастере, не думать о его судьбе, когда работал над этим спектаклем. Но он думал и о себе — подобно Мольеру, Белякович взвалил на свои плечи заботу о людях, работающих на юго-западных подмостках; подобно Мольеру, он создал из ничего свой собственный театр, но сколько же надо преодолеть препятствий «идеологического порядка», сколько надо заниматься нетворческими делами, сколько надо льстить и прикидываться наивным молодым человеком с широко распахнутыми голубыми глазами, чтобы добиться хотя бы относительной свободы творчества — того, ради чего они и собрались когда-то…