Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Шрифт:
— Я слушаю вас, — прошептала Татьяна Васильевна, замирая и отворачиваясь в смущении.
— На судах советского морского флота, — сказал старпом крепнущим голосом, — запрещены амуры, Татьяна Васильевна. Мне однажды пришлось наблюдать у вас в койке мужчину. Я обязан предупредить о недопустимости таких вещей. Вы человек на флоте новый, и…
— О чем вы?! — воскликнула Татьяна Васильевна с отчаянием.
— О том самом, — сказал Саг-Сагайло и закрыл глаза. Он выполнил свой тяжкий долг и почувствовал облегчение
— Как вы смеете так обо мне думать! — сказала Татьяна Васильевна и осеклась — вошел капитан.
Вид у старика был растрепанный. Однако он изобразил бодрый голос:
— Ну, согрелся?
— Да, — сказал Сагайло.
— Выйди-ка отсюда, Васильевна, — приказал капитан врачихе и сел в кресло.
Татьяна Васильевна вышла.
— Сняли меня, Львович, — сказал старик. — Приказано тебе принять судно во Владивостоке. Штурманов передвинешь по служебной лестнице. Ниточкина, как имеющего судоводительский диплом, назначишь третьим помощником. Из Владивостока пойдешь на Арктику.
— За что сняли? — спросил Сагайло, садясь на диване. — Формулировка?
— Без объяснения причин. Ляг. По старости, наверное. Или кто телегу накатал…
— А если, а если за эту… как ее… негативную? — спросил Саг-Сагайло. — Тогда что же получается? Кто виноват?
— С ума сошел, старый дурак? — копируя своего попугая и бодрясь из последних сил, сказал Фаддей Фаддеич. — Тебе сказано: ляг! И, Львович, кто все-таки акулу в бассейн запустил? Кто инициатор?
Сильным ударом зада открыв дверь на попутном крене — чисто морской прием, — спиной в каюту вошел Ниточкин. Руки нового судоводителя были заняты: он нес старшему помощнику поднос с бутылкой шампанского и ананасом, одновременно напевая радостным голосом: «Похоронен был трижды заживо! Жил в разлуке, любил в тоске!..» — здесь Ниточкин развернулся и увидел капитана…
Странный был закат над океаном в этот вечер. Как будто океан и небо поняли, осознали друг друга близнецами. Веер перистых облаков и кучевые, вздымающиеся на огромную высоту. И солнце еще не скрылось, когда в просвете облаков показалась луна. А последние лучи солнца ударили прожектором из узкой щели между океанским горизонтом и полосой уже темных облаков…
«Профессор Угрюмов» стоял на внешнем рейде в порту Владивосток.
В каюте капитана сидели Фаддей Фаддеич и Эдуард Львович.
Чемодан капитана стоял у двери.
Попка прыгал в клетке и рвал свою цепь, посматривая на хозяина с тревогой, и, странное дело, — молчал.
Через открытое окно доносились звуки, которые обычно сопровождают спуск на воду вельбота: скрип блоков, урчание лебедки… И: «Вира!», «Не упусти конец!», «Куда смотришь?..», «Пасть закрой!», «Жилеты бросили?»
— Львович, ты того, — кряхтел старик. — Ну, выпей капельку: за
— Все будет хорошо, — сказал Сагайло. — Оставьте мне своего табачку. — Он сидел в капитанской форме и сосал пустую трубку.
Опять курить решил? Табак-то у меня голландский… Еще я тебе Попку оставлю. Веселее с ним. Домой приплывете — отдашь. Про его питание Ефимовна знает… Еще я… Главное, Львович, в морскую свинку не превращайся!
— О чем это вы? — не понял Сагайло.
— Так. Ничего. Ну, иди, присмотри за вельботом! Хотя прости, дорогой, ты уже не старпом. Ладно, Ниточкина пришли. Что я сказал?
— Чтобы к вам прислали третьего помощника, — сказал Саг-Сагайло, выходя.
Петя был в командирской фуражке с крабом, при галстуке, в белой рубашке, но на этом форменная часть его одежды кончалась. Яркий, цветной пиджак не монтировался с фуражкой. Петя понимал это и немного смущался.
— Чего же ты, Петя, не до конца бывшего чифа заморозил? — сурово спросил старый капитан.
— Ошибка вышла. Рассчитал плохо, — сказал Ниточкин.
— И с акулой ты, Петя, не довел дело до конца. Если бы она сожрала Саг-Сагайлу, ты давно бы на пятьдесят рублей больше получал.
— Ошибся, — повторил Петя. — Не рассчитал, Фаддей Фаддеич!
— Ну а если не дурить? Есть в тебе на Сагайлу что-то? — спросил Фаддей Фаддеич и просверлил в Ниточкине здоровенную дыру своими стариковскими, всевидящими глазами. — Специально делаешь? Ну?!
Ниточкин сел на диван, хотя никто его сесть не приглашал. Прямо над ним рвался с цепи Попка.
— Мистика, Фаддей Фаддеич, все это, — сказал Петя, снял фуражку и с силой хлопнул ею по столу. — Если бы я сам понимал, что у нас с ним такое происходит! И столько лет уже!..
Старик еще побуравил третьего штурмана белесыми глазами, потом сказал, кидая ему форменную куртку:
— Носи. Пока домой не вернетесь — не сошьешь… Небось не терпится?
Петя ловко поймал капитанскую куртку. Это была прекрасная, вытертая уже на локтях, просоленная океанскими брызгами куртка.
— Лычки на погончиках Ефимовна перешьет, — сказал старик. — А теперь еще вопрос: ты Попку глупостям научил?
— Я, — сказал Ниточкин и потупился. Врать в данной ситуации он не мог.
Старик хлебнул из стакана, долго молчал, потом сказал:
— Больше так не шали, Петр Иванович, ты теперь — штурман… Налей-ка воды Попке… Нет, не туда! В поилку лей! Иди, третий штурман, счастливого тебе плавания!.. Ефимовну мне позови!
— Есть, товарищ капитан, позвать старшую буфетчицу! — сказал Петя и вышел. В глазах его что-то такое хлюпало.