Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Конецкий Виктор Викторович

— На сутки. Один оборот планеты, как выразился председатель суда.

— Кто он?

— Это я не могу сказать.

— Хотите курить?

— Хочу, но мне запретили курить.

— Почему вас не привязали?

— Они же знают, что я и сам не вылезу. Не вылезу, даже если все они станут тут передо мной на колени. Им уже стыдно, и они приносят мне всякие вкусные вещи и сигареты, но я выбрасываю все за борт.

— Кто вы по образованию?

— Искусствовед.

— Что вам инкриминировали?

— Что я подслушал бред Ниточкина, но ради этого я не спал

ночами, а вы знаете, что такое не спать ночь после того, как выдраишь весь камбуз и пару гальюнов. Ну, потом я тайком записывал стихи боцмана и отправлял их в Москву одному знакомому психиатру… Они думают, что все это из корысти, для диссертации… Из корысти я подсовывал дурацкие радиограммы и картинки капитану и вызывал на себя его гнев? Кому охота, чтобы тебя вышвыривали, как щенка, из капитанской каюты? И чтобы все над тобой потешались месяц за месяцем, потому что ты укачиваешься?.. Ну, потом мне инкриминировали, что я голую ногу высовывал, когда вас на помехоустойчивость испытывали…

— Значит, это у вас такие волосатые ноги? Никогда бы не подумал, — сказал Сагайло и пыхнул трубкой.

— А как я рисковал тогда? Ведь вы могли мне… А я любого насилия боюсь. И если хотите, моря боюсь до смерти…

— Кто говорит вслух о том, что боится, тот уже не боится, — пробормотал Саг-Сагайло. — И все-таки, если бы вы могли сейчас взглянуть на себя со стороны… Что может быть более дурацким и комическим…

— Наш шеф говорит, что комическое от космического отличается всего одной буквой. Наверное, поэтому он очень любит смеяться…

Бледный Икар, летящий в кладбищенскую загородку.

Молчаливые и сосредоточенные лица летчиков.

Шеф заканчивал свое сообщение:

— Общение с позиций силы или обмана — вещь столько же недопустимая для психолога и социолога, как для хирурга пользование топором. Бестактный человек — микроагрессор. Он так же опасен, как пьяный шофер. Прошу вопросы!

Поднялся молодой подполковник:

— Что может ожидать командира аварийного корабля? И может ли помочь ему допущенная экспериментатором ошибка? Я подразумеваю скрытие от командования подозрений на полную несовместимость объектов после изменения их служебных взаимоотношений.

— Фаддей Фаддеич, прошу вас подняться сюда и ответить, — сказал Шеф.

Фаддей Фаддеич, кряхтя и потирая спину, поднялся со стула, а потом на кафедру.

— Сагайлу ждет наказание. В зависимости от убытков, которые понесло государство. Его же два ледокола с банки тащили… Он будет понижен в должности или отдан под суд… Совместимость! Что я сказал?.. Мало ли какой помощник болтается у тебя на мостике? А если он рехнулся в рейсе? Все равно всю вину за аварию несет капитан. Так гласит Кодекс мореплавания. Почему Эдуард Львович не отстранил Ниточкина от вахты, если он плохо с ним себя чувствовал на мостике? — вот чего я не понимаю… пока не понимаю. Капитан на то и капитан, чтобы без психологов и социологов разобраться в людях и в обстановке. Не скоро еще вашего брата, — он ткнул пальцем в Шефа, — будут сажать в каждый самолет или ко мне

на мостик… А этого профессора, который все стучит по своему костылю палкой, мы…

— Меня за глаза называют Великим Инквизитором! — взвился Василий Никифорович. — Думаете, легко им быть? А где я приобрел этот костыль, вы знаете?

— А мне наплевать где, — сказал Фаддей Фаддеич, покидая кафедру на фоне бледного Икара и кладбищенской загородки. — Ясно одно — по дурости. Или где в космосе за созвездие зацепился… за Большую Медведицу.

Аудитория грохнула гомерическим хохотом.

Беседа научного сотрудника Диогена и аварийного капитана Саг-Сагайло продолжалась.

— В центре решили, — сказал Диоген, чуть выше высовываясь, — что возникновение стрессовых состояний порождено только изменением ваших служебных взаимоотношений. Это, конечно, сыграло свою роль, но… Мне кажется, что именно сейчас, здесь, в этой бочке из-под огурцов, я уловил главную причину…

— Хватит дурить, — сказал Сагайло. — Вылезайте. Что, мне вас отсюда, грузовой стрелой тащить?

Но Диоген не слушал капитана. Он был сейчас не Диоген, а Всеволод Михайлович — начинающий, но ученый, одержимый поисками истины.

— А если вы были слишком привязаны друг к другу, слишком полюбили друг друга? И когда появился некто третий, то… Любого вида ревность — осознанная или неосознанная — опасный помощник в нашей тяжелой, ответственной, опасной работе…

Саг-Сагайло взглянул на солнце и сказал:

— Всеволод Михайлович, в этих широтах солнце слабое, и оно не могло успеть напечь вам голову до такого… жидкого состояния.

— Вот и не застите мне солнце. И не мешайте думать, — пробормотал Диоген и весь погрузился в размышления, продолжая бормотать. — Значит, дело и не в экстраверсии одного субъекта и обостренной интроверсии другого? И не в детском неврозе, если предположить, что один был в детстве напуган клоуном, а другой похож на него?.. Нет, здесь тоже нечто есть! Есть!..

Эдуарду Львовичу надоело сидеть на ветру, или он вспомнил, что пора кормить попугая. Во всяком случае, он наглядно показал, что на этом судне является еще капитаном, а не пустым местом.

Он неторопливо встал, опрокинул бочку на бок, дождался, пока Диоген на четвереньках выбрался из нее, затем швырнул бочку за борт и рыкнул:

— Марш на камбуз чистить котлы, искусствовед! А по дороге загляните к своей начальнице и пошлите-ка ее ко мне в каюту!

— Я подчиняюсь только насилию! — сказал Диоген и отправился выполнять приказание.

Капитан Саг-Сагайло кормил Попку.

— По вашему вызову, — сказала Татьяна Васильевна, входя.

Эдуард Львович не обернулся.

— Прошу вас, Татьяна Васильевна, подать мне заявление с просьбой об увольнении по собственному желанию в первом же порту захода, — сказал Эдуард Львович, продолжая кидать Попке кукурузные зерна. — Мне стало известно, что вы тайно изучали мои отношения со штурманом Ниточкиным…

— Вы имеете в виду метод скрытого наблюдения?