Виктор Васнецов
Шрифт:
Учиться в Академии было чему, и Васнецов всю свою огромную художественную жизнь ощущал ничем не восполнимый пробел не только в образовании, но и в живописной технике. Как ни скучна истина, что в годы учения надо учиться, – она истина.
Вспомним о Марии Егоровне Селенкиной. Биографы Васнецова это имя обходят молчанием, мало и плохо зная о вятских друзьях художника. Но вот что теперь известно благодаря розыскам краеведов.
В 1874 году за революционную пропаганду Селенкина была арестована и полтора года провела в одиночке. Разумеется,
В это же время, а именно в июне 1875 года, была вновь закрыта библиотека Александра Александровича Красовского, и не просто закрыта, а «по высочайшему повелению». В библиотеке имелся «Капитал» Карла Маркса, сочинения русских революционных демократов П. Л. Лаврова, Г. А. Лопатина, В. В. Берви-Флеровского…
Учитель Васнецова миновал ареста только потому, что он не был формальным хозяином библиотеки.
Не эти ли аресты и запрещения, произведенные в Вятке, были подлинной причиной устранения неблагонадежного Васнецова из Академии художеств? Дабы не запятнать честь мундира политическим делом, за причину выставили академическую задолженность студента.
Остаться без Академии было для Васнецова ударом. У него и в творчестве появились темы с надрывом. Именно в 1875 году были написаны два варианта картины «Застрелился», другое название «Трагическое происшествие». А в общем-то нужно было жить, значит, находить заказы и работать. Как раз в это очень трудное для него время Е. Н. Водовозова готовила к изданию серию этнографических книг «Жизнь европейских пародов». Первый том, посвященный Румынии, Греции, Испании, Франции, Италии, Сербии и Турции, был весь отдан Виктору Михайловичу.
На одном из «четвергов» – Праховы принимали по четвергам – Эмилия Львовна пришла в страшное возбуждение. То ли гости рассеянно слушали ее игру, то ли кто-то никак не мог привыкнуть к очень своеобразному этикету хозяйки, но она грохнула крышкой рояля и накинулась на первого, кто был перед глазами.
– Где Васнецов?
– Почему нет Васнецова?!
– Какое равнодушие к жизни художника, к человеку, наконец! Человек исчез, и никто даже не вспомнил о нем.
– Миля, ну почему исчез? – начал осторожно Адриан Викторович. – У каждого дела, свои интересы. Это мы должны бы спросить Васнецова, куда запропал, голубчик?
– Нет, я вижу! Вы все – рыбы. Холодные рыбы. Да и не рыбы вовсе! Рыбье заливное.
Тут все стали вспоминать, где и когда видели Виктора Михайловича, и выходило, что одни не видали его с месяц, другие все два.
Эмилия Львовна собралась ехать на розыски тотчас, но время было далеко за полночь.
– Адриан, мы будем у Васнецова с первыми лучами! – объявила Эмилия Львовна и, не теряя ни минуты, выпроводила гостей.
Может, и не с первыми лучами и даже не со вторыми, по все-таки утром Адриан Викторович и Эмилия Львовна были на Тучковой набережной.
Дверь им отворила хозяйка.
– Он жив? –
Эмилия Львовна ворвалась в комнату и увидала Васнецова с фолиантом в руках.
– Чернокнижник! – вскричала радостно госпожа Прахова и кинулась целовать изумленного художника. – Мы из-за вас ночь не спали.
Комната была просторная, но в комнате было тесно: доски, холсты, краски, книги на столе, на полу, огромные альбомы с фотографиями.
– Что это у вас?! – изумился Прахов.
– Народы. Для книги госпожи Водовозовой стараюсь. – Васнецов все еще никак не мог понять ни бурного восторга Эмилии Львовны, ни самого столь раннего визита. – На народы-то поглядеть негде, довольствуюсь фотографиями.
Он снова переводил синие невинные свои глаза с Прахова на Прахову и обратно.
– Нечего таращиться! – рассердилась Эмилия Львовна. – Я приехала спасать вас от жестокой горячки, от белой немочи, а он жив-здоров да еще румян, как роза!
– Миля ужасно волновалась, что вы исчезли, – объяснил Адриан Викторович.
– Да ведь работа огромная! Прямо скажу – кабала. И, главное, творчества – никакого, тут усердие и усердие, и больше ничего!
Гости принялись разглядывать доски, рисунки, альбомы.
– А где это печатается? – спросил Прахов.
– Печатать будут в Париже, в заведении самого господина Паннемакера!
– Так вам сам бог велел быть в Париже. За господами издателями, хоть и за самим Паннемакером – глаз да глаз нужен.
– На какие это я шиши в Париж прикачу?
– На те, что полагаются за эти вот доски. Я знаю Водовозову. Берите у нее аванс и поезжайте воочию знакомиться с народами Европы.
– Да что же вы раздумываете?! – всплеснула руками Эмилия Львовна. – В вас много от теленка, Васнецов. Думаю, вы никогда не научитесь загребать жар руками.
– И слава богу, что не научится. Гребущих много, а вот отдающих?..
– А ведь и впрямь хорошая мысль! – обрадовался наконец Васнецов. – Меня и Поленов давно зовет, и Репин. И с Академией покончено…
– В Париже и продолжите образование. Художнику главное – видеть, а в Париже вы много можете взять для себя полезного и еще более – отринуть. Отсечь ненужное – тоже учеба.
Так вот вдруг поездка в Париж из почти пустой мечты стала реальностью.
Васнецов отправился в Париж в первых числах марта 1876 года, а год этот, как и прошлый, начался с неприятностей.
Верещагин прислал Стасову из Агры – он путешествовал по Индии – очень сердитое письмо: «Я стоял, стою и буду стоять на том, с чего не думал сходить, а именно на издании моих рисунков с текстом Гейнса. Никаких посторонних добавок к моим рисункам не допускаю, как, вероятно, не допустит и Гейнс добавлять и разрыхлять свой „Дневник“ даже людям, более его знакомым с краем. Его „путешествие“ столь же неполно, как и мои очерки. Но это, повторяю, не резон для добавок и вставок к его тексту другими».