Виктор Вавич
Шрифт:
Танечка вдруг оторвала руки от лица, выпрямилась в углу дивана, и Анна Григорьевна увидала злые, яростные, ненавидящие глаза и увидала кровавые полосы на щеках, что остались от рук.
Анне Григорьевне казалось, что сейчас, сейчас Таня плюнет, плюнет так, что убьет. Ждала мгновения, как выстрела, не отрывала взгляда от глаз.
— К чер… — Таня не договорила и повернулась всем корпусом в угол дивана, вдавила голову в широкую спинку. Анна Григорьевна увидала, что стали вздрагивать лопатки. Она поднялась на ноги.
— Дуня! Воды! — крикнула Анна Григорьевна.
— Уйдите! — на всю квартиру закричала Таня. Анна Григорьевна вздрогнула от этого крика и бросилась вон из комнаты Дуня со стаканом спешила навстречу.
— Тише! Тише! — шептала, задыхаясь, Анна Григорьевна. — Поставьте тихонько на столик возле барышни. Боже, Боже мой, что ж это? — металась Анна Григорьевна от окна к столу. Она услышала хрип и спазмы. — Истерика! — И Анна Григорьевна вошла в гостиную.
Таня так же сидела головой в диван. Анна Григорьевна попробовала дотронуться до ее головы, но Таня вся дернулась, как от удара электричества, и вдруг глянула на Анну Григорьевну напряженным взглядом, закусила распухшую губу. Выпрямилась. Отвела взгляд. Поправила сбитую набок шляпу. Одернула юбку. Она тряским дыханием сказала:
— Про…сти…те, — она старалась успокоить лицо, успокоить в руке стакан. Она отпила половину. Анна Григорьевна смотрела на ее руки в крови, на изрезанные перчатки.
— Вам дать чего-нибудь? — говорила Анна Григорьевна, хотела спешить, но Таня покачала головой, медленно, размеренно.
— Благодарю вас. Я сейчас уйду. Не беспокойтесь.
— У вас кровь, кровь тут, — Анна Григорьевна показала на своем лице.
— Пустяки! — Таня говорила уж почти спокойно. Она достала платок из сумочки, слюнила его и терла щеку.
— Руки, руки! — Но Таня осторожно отвела руки, не дала Анне Григорьевне.
— О вашей Наде я, к сожалению, ничего не знаю. У меня она не была вот уж неделю, что ли. Танечка глубоко перевела дух.
— Танечка! Что за тон, милая вы моя! — умоляюще крикнула Анна Григорьевна.
— О Наде ничего, — ровным тоном начала Таня.
— Да с ума вы сошли, Танечка! За что? Несчастье кругом, а вы… Танечка!
И Анна Григорьевна наклонилась и сильно трясла Таню за плечо, как будто старалась разбудить.
— Ведь часу нет как городовой ушел. Обыск был. Таня вскинула глаза.
— Надю искали. Засаду оставили. Милая! — и в голосе и в глазах Анны Григорьевны были слезы. — Голубушка! — всхлипнула Анна Григорьевна и увидела, что можно обнять Таню, и она прижимала ее всей силой и плакала неудержимо свободной бабьей рекой, широкими слезами.
Таня гладила старуху по голове, откидывала со лба мокрые седые волосы.
— Не могу, не могу, — всхлипывала Анна Григорьевна, — извелась, за всех извелась! Саньку понесло! Куда? — и она смигивала с глаз слезы, чтоб верней видеть Танин взгляд. — Куда? — вдруг остановила плач Анна Григорьевна, она держалась взглядом за Танины глаза. Танин взгляд дрогнул, на миг раскрылся, как крикнул. — Ну скажите, куда? — и Анна Григорьевна трясла Таню. — Знаете, знаете? Ну, не мучьте! — и она целовала Таню в плечо. Таня отвела глаза.
— Вот вам честное слово — не знаю. Не пропадет! Таня встала. Анна Григорьевна с дивана спрашивала еще заплаканным взглядом: «правда? не пропадет?»
— Руки бы умыть… — сказала Таня, усиленно разглядывая свои руки.
Анна Григорьевна вскочила:
— Да, да! Что я! Как это вы?
— Пустяки, — улыбалась Таня, — это я стекла била со злости. Я ведь ужасно злая, — болтала Таня и сдергивала разрезанные перчатки, они прилипли от крови.
— Осторожней, осторожней! — говорила Анна Григорьевна, поливала на руки Тане. — Смотрите, нет ли стекла. Стойте, я сейчас бинт достану. Бинт надо.
— Мы ведь все одинаковые, — говорила Анна Григорьевна, заворачивая бинтом Танины холеные руки, — все мы одни — нет! нет! я уж сама, — Анна Григорьевна деловыми руками кутала Танины пальчики. — Вот когда дети будут — все одни, все сравниваемся… А это все до детей, — и Анна Григорьевна решительным узлом завязала марлю на тонком запястье.
Она пошла прятать остатки бинта и вошла с туманом в глазах. Она не глядела на Таню, а в угол, и говорила, как одна:
— Ах, как меня Надя волнует, — и шатала осторожно головой.
— Спасибо! Прощайте, — сказала Таня.
Анна Григорьевна все смотрела в угол, покачивала головой. Танечка пошла в переднюю, она уже взялась за дверной замок, как вдруг Анна Григорьевна окликнула:
— Стойте, стойте! Забыли! — и она полубегом спешила к Тане: — Это ваш, наверно! — она протягивала сверток. Там был цвет. Танина рука взяла сверток — забинтованная, неловко.
— Ах, merci! — сказала Таня и толкнула дверь.
Таня спустилась один марш и стала на площадке. Ей вдруг не стало мочи идти — как будто вдруг ничего не стало и некуда идти. Она стояла и хмурилась, чтоб надуматься. Но брови снова распускались, и только пустая кровь стучала в виски.
Внизу хлопнула с размаху дверь, гулко в пустой лестнице, и вот шаги, быстрые, через две ступеньки. Таня насторожилась, дрогнула, смотрела вниз — да, да! Санька Тиктин, криво поднят ворот, шинель расстегнута, и крупно дышит, и смотрит как с разбегу — узнает ли?
— Здравствуйте! — сказал Санька запыхавшимся голосом, кивнул, не сняв фуражки.
— Оттуда? — спросила Таня шепотом и глядела в глаза пристально и строго.
Санька кивнул головой и стоял, опершись о перила, трудно дыша, но все еще чужими глазами смотрел на Таню.