Виктор Вавич
Шрифт:
— Звание?
— Мещанин, — еле переводя дух, сказал Башкин. Он стыдился всегда, что он мещанин, но сейчас он чувствовал себя совсем, совсем голым, и было все равно. — Мещанин города Елисаветграда.
— Лет?
— Двадцать семь, — выдохнул Башкин.
— Чем занимались? — строго спросил полковник. Башкин громко дышал, грудь качала воздух, и стукало, стукало сердце.
— Не знаете? Или не помните? Офицер что-то писал на листе.
— Выпейте воды, — приказал полковник. Офицер позвонил.
— Дай воды! — крикнул он
— Скорее! — сказал полковник, — Ну-с, так чем же вы занимались?
— Уроками… частными, — сказал Башкин. Вода его освежила.
— Что ж вы преподавали?
— Все, все, — замотал головой Башкин.
— То есть как это все? — ухмыльнулся полковник. — Решительно все? Анархическое учение, например?
— Нет, нет, не это! — и Башкин замотал головой на слабой, тряской шее. — Нет, нет… — Башкин постарался даже улыбнуться насмешливо.
— А откуда мы знаем, что нет? Вот вы говорите: «нет». Но ведь это же не довод. «Нет» — этак можно и убить, а потом отнекиваться.
— Спросите моих… моих учеников — алгебру, простую алгебру, русский, латинский. Вы спросите.
— А молчать вы их учили? — спросил полковник. Он поставил локоть на стол, подпер бороду и прищурил глаза на Башкина.
— To есть как молчать? Болтать всякую ерунду… не давал… нет, болтать — нет, нет.
— Ну, так нам их и спрашивать нечего: молчать, значит, они умеют…
— Я не про то! Господи! Я ж не то… — Башкин даже поднялся на стуле. Он не мог говорить, он дышал невпопад. Он схватил недопитый стакан и стал громко глотать.
— Выпейте, выпейте, не мешает, — зло, с насмешкой, сказал полковник. Офицер писал.
— Да. Я никакого такого не знаю… То есть я знаю и вовсе другое… Я другое думаю. Совсем не так…
— А как же? — Полковник положил оба локтя на стол, приготовился слушать. — Как же, однако, вы думаете? Ну-с… Башкин опять схватился за стакан, — он был уж пуст.
— Я думаю, — начал Башкин, но мыслей он не мог собрать, — вот господин офицер знает, как я думаю.
Башкин наклонился в сторону офицера. Но офицер погладил руку с перстнем и посмотрел на Башкина пустыми и крепкими глазами.
— Так вот потрудитесь теперь здесь изложить, что же вы думаете? Ну-с! — Полковник пожевал губами, и от этого заходили усы, они широкими скобками загибались вверх. — Довольно с водой возиться, — строго отрезал полковник: Башкин потянулся к стакану. — Что ж, неудобно сказать?
— Я думаю, что анархизма не надо… — начал Башкин.
— А нужен социализм, так, что ли?
«Что за глупость, ах, какая ерунда, что я говорю?» — думал Башкин, он напряг голову, проглотил слюну. Но мысли рассыпались и шумели, как дробь по пустому полу. Сердце стукнуло, и хотелось пить, пить.
— Нет, нет, — болтал головой Башкин, — я не так думаю.
— То есть позвольте, — громко, широко распахнул
Офицер привстал и вежливой рукой протянул большую тетрадь. Башкин узнал свой альбом. Кровь неудержимо напирала в лицо. В ушах звенело. И как издалека он услышал голос полковника:
— А вот это как же нам объясните? — Он приладил пенсне. — Вот тут, вот. Ага, вот. — И он прочел: — «Нужны: эс и эс». Да-с. Так как же? — И он поверх пенсне глянул на Башкина.
Башкин отмахивался головой, он прикусил губу, как от боли, и заерзал ногой по полу. Он не сразу даже вспомнил, что значили эти «С. и С», но он видел, как они там написаны, и этого нельзя говорить, это такое… И он мотал головой и поднимал брови.
— Ну-с? — сказал полковник. — Что, никак не подберете двух слов на «эс»? А вот тут потрудитесь нам объяснить. Вот-с: «Нужно эн-ве». Это, например, как прочесть прикажете?
Полковник снял пенсне и постукивал им по бумаге. Башкин молчал, ежась на стуле.
— Сразу паралич напал? Что ж так жиденько? А позвольте-ка я вам растолкую это, — полковник поднял голос, и голос рассыпался по зале и повис над Башкиным. — Вот, разрешите-ка мне это так прочесть: «нужно Н. В.» — нужно немедленное восстание. И дальше: «нужны С. и С.», то есть: свержение и социализм.
У Башкина повело рот, он вдруг вскочил со стула, взмахнул до локтя голой рукой — раз! раз! — по столу, кулаком по зеленому сукну.
— Нет! Нет! — хриплым лаем крикнул Башкин и потом: — Ай! Ай!
Он сам не знал, что кричит «ай!» Он бросил стакан об пол и повалился на стул. С ним случился обморок.
Серебро
САНЬКЕ не стоялось, не терпелось. «Не велят, не велят!» — передразнивал Санька курьера, и красный, ни на кого не глядя, сбегал через две ступени по банковской лестнице. Казалось, что все знают, что ушел с носом. Санька в расстегнутой шинели дул полным ходом по улице, косо перебегал по снегу через улицы. Захватанная ломбардная дверь крякнула и засопела сзади пневматическим блоком. Санька сразу нашарил глазом «прием золотых и серебряных вещей» и на ходу стал стягивать часы. Две старухи шептались около узла на скамье. Дама в котиковом пальто на весь зал модулировала голосом:
— Мне ведь всего на пять дней, пока му-уж приедет.
— Тридцать два, я сказал, — и в окошечке брякнули о стойку серьги. Дама улыбалась, оглядывалась и вертела головой, как будто ей через грязь перейти, и кто же руку протянет? Санька узнал компаньонку Мирской, узнал по злым глазам. Они торчали из улыбки.
Оценщик вставил в глаз черный обрубок с лупой, а Санька оглянулся на компаньонку. Она шла в угол, и там со скамьи встала ей навстречу дама в стройной бархатной шубке. Меховая шапочка сидела чуть лихо. Черные глаза смотрели надменно и забубенно. Санька узнал Мирскую.