Вила Мандалина
Шрифт:
– В России плохо? – с сочувствием спросил меня Роберто, повстречавшись со мной на берегу.
– Кому как, – ответил я и дал ему понять, что я не жертва политического режима.
Был у меня ещё один приятель, – я звал его «парень с горы», хотя имя его было Бане. Он был вдовцом и владел сельскохозяйственной усадьбой, раскинувшейся на правой стороне распадка метрах в пятидесяти над морем. Когда ему надоедало сидеть на горе, он вооружался странным орудием – палкой с каким-то острым крюком на конце, – и во главе своих рыжих коз спускался в цивилизацию. Пока козы паслись на незастроенном поле подле отеля «Врмац», он сидел на порожнем ящике у торговой палатки и, положив свою палку
Неизвестно, сколько бы времени всё это продолжалось, если б не то происшествие, о котором я должен рассказать.
Здесь существует обычай, возведённый в ранг государственного закона, что неимущие имеют право получить хлеб и воду всюду, где ни потребуют. Разумеется, это касалось торговых заведений. С хлебом здесь вообще не церемонятся, едят только свежий, а вчерашний складывают в пакеты и вывешивают на молах для рыбаков.
И вот общественное мнение пришло к выводу, что я поиздержался, и мой не слишком опрятный вид только укреплял добрых людей в их предположении. В сущности, дело к этому и шло. Теперь, случись проходить мне мимо какого-нибудь магазинчика, его владелец или владелица считали своим долгом сунуть мне хлебный батон. Откровенно говоря, кое-какие средства у меня ещё были, а получив гонорар за статью, я загодя сделал в доме довольно значительный запас консервов, но хлеб брал охотно и делал из него сухари: ведь я понятия не имел, сколько растут камелии и сколько времени предстоит мне ещё тут провести.
Конечно, я знал, на что шёл, когда в положенный срок не выехал из страны. Я отдавал себе отчёт, что рано или поздно проблемы возникнут, но какое-то властное ощущение, похожее на интуицию, подсказывало, что всё обойдётся, так что я во всём полагался на случай. Как-никак, я был владельцем дома, а это, дойди до разбирательства, могло послужить преимуществом.
На моём обычном пути располагалось несколько «торговин» и «пекар», ассортимент которых вообще не различался. Ещё дальше в сторону Котора имелся сетевой магазинчик «Aroma», выбор там был повзыскательней. Дотуда я добредал редко, но однажды-таки зашёл.
Кафе на этом отрезке были давно на приколе, и жизнь теплилась только в «Срече». Там издавна заправляла Иванка, о которой я скажу подробнее как-нибудь в другой раз. Зелёные ставни на втором этаже были открыты, и кто-то играл на трубе. В пасмурном воздухе вязь мелодии казалась гимном пустоте.
Внизу у Иванки работал плазменный телевизор. Транслировали баскетбольный матч. Сама она, заложив ногу за ногу в розовых уггах, сидела спиной к экрану на барном стуле, курила и бессмысленно смотрела в нагромождение голых серых скал над Ораховацем. В этом месте залив расширялся и округлялся, но сейчас на нём не было ни одного судёнышка, – только вода стелилась стальным листом.
– Работаешь? – спросил я через поднятое окно-витрину, чтобы что-нибудь сказать.
Она утвердительно покачала головой. Её чёрные волосы поверх выпуклого лба схватывала заколка в виде слова «love» со стразами.
– Да что это за работа, –
Звуки трубы то набегали друг на друга, то вытягивались в струну. Я задрал голову и глянул наверх.
– Брат репетирует, – пояснила она. – У них завтра концерт в Которе в «Доме музыки». – Она поднялась, взяла ручку от маркизы и злорадно постучала в потолок, потом вернулась на место. – Работаешь, – повторила она с той же презрительной интонацией. – Уеду я, вот что. В Белград поеду.
Сверху раздался ответный стук.
– Поеду в Белград, – повторила она решительно и долго тушила окурок такими энергичными движениями, как будто прочищала засор.
– Тоже дело, – согласился я, она кивнула и, больше на меня не глядя, закурила по новой. Взор её толчками блуждал по морщинистым утёсам, словно ища ту трещину, за которой скрывается выход. Про Белград она говорила всегда, но так никуда и не уезжала.
Под томительные хрипловатые уколы трубы я продолжил своё шествие. Меня медленно обогнала машина с голландскими номерами. Её пассажиры смотрели вокруг зачарованными глазами, точно угодили в сказку.
Повсюду мне попадались камелии, обильно усыпанные не источающими запаха цветами, и я со вздохом припоминал пророчество Иво.
«Aroma» располагалась прямо напротив старинного дома, в котором иногда проводил летние месяцы правитель Черногории Петр II Негош, известный своим действительно выдающимся поэтическим творчеством.
В тот день работала новая продавщица, молоденькая девушка, с гвоздиком в мочке левого уха и подстриженная под машинку. Форма головы была у неё идеальной, и такая импозантная причёска ей шла. Раньше я никогда её здесь не видел – наверное, приехала откуда-то с севера. На форменной куртке болталась табличка, где было написано её имя. Если бы у меня была дочка, я назвал бы её только так, и даже если бы она оказалась некрасива, само это волшебное сочетание звуков побудило бы счастье не оставлять её до последнего вздоха.
И тут меня словно током ударило: она была точь-в-точь как девочка из моего сна, только, конечно, уже повзрослевшая. Каждое её движение было исполнено грацией молодого животного, но как я мог вожделеть к ней? Перед глазами встал красный цветок у изголовья, и я подумал не без испуга, значило ли это, что она отдала мне своё девство? Это её имя звучало в ночи, но кто звал её? Неужели это был Дарко? Приложив известные усилия, найти мой дом и меня самого было, в принципе, возможно, однако даже в эту минуту такой оборот представлялся мне фантастическим. И нашло новое озарение: так вот почему во сне она была укутана в платок – хотела скрыть свою стрижку. Она и не думала выкапывать камелию, она её окапывала, окапывала саму себя! Словом, все мои недоумения разрешились одним махом.
Собрав в кулак свою бородёнку, я стал разглядывать её, как обычно разглядывал камелию. Она посматривала на меня испуганно своими дрожащими тёмными глазами. Беззастенчивость моя была за гранью приличий, но я-то знал, что делаю.
– Езжай в Требинье, – сказал наконец я, – к своему отцу. Твой отец ждёт тебя.
Опустив голову, она с улыбкой перебирала монеты в открытой кассе. Просто смутилась и не понимала, что нужно иностранцу. Её напарница, моя знакомая, почуяв что-то необычное, выбрала хлеб подешевле и поднесла его мне, но я столь решительно отвел её руку, что она его выронила. Втроём мы смотрели на лежащий на полу хлеб, наполовину выскочивший из бумажного пакета, и я понимал, что случилось нечто ужасное.