Вилена
Шрифт:
— Виленочка, папа уже приехал?
— Да.
— Покричи, доченька, ему в форточку, чтобы он не ставил машину возле подъезда. Только осторожно, не простудись.
Вилена видит, как папа вновь достает ключи и долго возится, открывая переднюю дверь.
Деревья, уставшие от ветра, понуро и терпеливо ждут весну. И даже сегодняшнему солнцу они не рады, потому что оно не греет, а только светит, как настольная лампа. Можно было бы подумать, что деревья с осени спят, как медведи в берлогах, но Вилена знает, что это не так. Деревья не спали…
Отец уже поставил
— Доченька, Вилена! — опять зовет ее мать. — Достань, пожалуйста, из холодильника пакет с мясом, а то забудем. И уложи в целлофановый мешок хлеб.
Деревья оживают, когда на них садятся птицы, пусть даже самые маленькие, как эти вот суетливые и любопытные синички. Вилена это очень хорошо видит: ветви у тополей становятся мягче, кора теплеет, и бесконечно долго пружинит какая-нибудь веточка, радостно раскачивая крохотную птицу с хорошеньким зеленым брюшком и черным клювиком. А когда синички начинают прихорашиваться, поочередно приподнимая крылышки и выщипывая из-под них дневную усталость, деревья улыбаются им. Этого нельзя увидеть, как нельзя увидеть глубину моря на картине Айвазовского, это можно только почувствовать…
— Виленочка, папа пришел. Налей ему, пожалуйста, чаю, сделай бутерброд.
Папа пьет чай с бутербродом и читает газету «Известия». И никто ему не говорит, что это вредная привычка. Папу зовут Эрнест Иванович. Когда-то, очень давно, жила его бабушка, эстонка. Мама говорит, что Вилена странно похожа на нее. Папа преподает философию в институте. Они учились вместе с мамой в Московском университете, и еще с ними учился Мишин папа. Они все там и познакомились…
— Вилена, доченька, ты что наденешь, — валенки или сапоги?
Тетя Нина из табачного киоска закрывает окна деревянными щитами и запирает дверь. Суббота. У нее короткий рабочий день. Подбегает маленький человек в заячьем треухе и начинает размахивать короткими руками. Тетя Нина открывает киоск и дает ему пачку папирос «Север». Маленький человек убегает, а тетя Нина долго возится с замком, опечатывая киоск.
— Спасибо, доча, — говорит отец, — очень вкусно.
Наверное, была у отца эта бабушка эстонка, потому что он как-то забавно выговаривает все слова с буквой «ч». У него за этой буквой всегда как бы угадывается «э». Может, потому, что Родина его бабушки тоже начинается с буквы «э»?
Звонит телефон, мама снимает трубку, и уже только по тому, как она говорит: «Да, мы готовы. Сейчас спускаемся вниз и едем», — Вилена догадывается, что она разговаривает с Мишиным папой. Никогда больше не становится у нее голос таким неестественным, каким он бывает, когда она разговаривает с Мишиным папой.
— Вилена, девочка, ты так повзрослела — я тебя не узнаю!
Это мамина подруга Аглая Федоровна, она ведет детские передачи, наверное, поэтому ей кажется, что она хорошо понимает детей. А вот Вилена давно уже знает, что Аглая Федоровна очень хочет выйти замуж. Теперь — за этого Феликса, которого они захватят по пути. Они бы, наверное, и еще кого-нибудь захватили, но больше нет места в машине.
— Что же ты хочешь — восьмой класс, — многозначительно
— Да, да, Сашенька, в этом возрасте…
Через лобовое стекло дорога кажется гораздо ближе и опаснее. Невольно начинаешь как бы тоже управлять машиной и даже дергаешь ногой, когда надо тормозить. Но зато здесь такой хороший обзор и можно совсем не смотреть на длинное чернобровое лицо Аглаи Федоровны, как-то странно неподвижное, с заметными следами пудры на лбу и щеках.
— Даже сам Макаренко недооценивал всех отрицательных факторов…
Они пересекают площадь, сворачивают на проспект Космонавтов и мимо больших многоэтажных домов, построенных совсем недавно, направляются в западную часть города. Здесь много заводов, больших и маленьких, здесь городская тепловая электростанция, ее видно отовсюду: огромные трубы, словно действующие вулканы, день и ночь курятся жирными столбами дыма, горизонтально плывущими по небу. Вилене кажется, что и люди здесь живут особенные, чем-то похожие на все эти заводы, которые вызывают в ней настороженное уважение и непонимание. Почему-то она упорно представляет, что завод — это множество круглых больших котлов, над котлами горят яркие костры, а мимо них ходят маленькие люди в промасленной одежде и длинной кочергой помешивают огонь. О том, что находится в котлах, Вилена никогда не думала…
— Вон и Феликс! — над самым ухом Вилены вскрикивает Аглая Федоровна. — Вон, за остановкой, Эрнест Иванович, видите?
— Да, конечно, — поспешно отвечает папа и резко тормозит прямо на проезжей части. Грузовик, едва успевший отскочить в сторону, гневно сигналит и проносится мимо.
— Госп-поди, Эрик, — говорит мама, — к обочине-то можно было подвернуть?
Папа вздыхает и виновато молчит.
— Здравствуйте всем! — Феликс всегда говорит так.
Теперь мама сидит за папой, а Аглая Федоровна между нею и Феликсом, маленьким, лысоватым человеком с выпуклыми синими глазами. Высокие и острые колени Аглаи Федоровны стоят чуть ли не на уровне его плеч, и, когда Феликс заговаривает с мамой, он заглядывает через эти колени, как через высокий забор. Вообще-то он смешной, этот Феликс. Он, например, сильно боится морозов и не любит работать: однажды мама попросила его наколоть дров, и он так долго собирался, что их наколол папа, пришедший от колодца с водой. Но взрослым с ним хорошо: он знает много анекдотов и все умеет достать.
— Знаете, как муж ждал жену на остановке? — спрашивает Феликс, стаскивая с головы шапку и расстегивая ворот дубленки. — Жена, значит, говорит: встречай меня после работы…
Вилену всегда волнуют и радуют маленькие, теплые домишки, мимо которых проезжают они на окраине города. Засыпанные снегом, приземистые, они доброжелательно и спокойно смотрят небольшими окнами на проносящиеся мимо машины. Вилене кажется, что люди здесь никуда и никогда не спешат. Вечерами они ходят друг к другу в гости и так долго пьют чай из пузатых самоваров, что их носы становятся морковного цвета, а лица — цвета вареной свеклы. Однажды, взглянув на самовар, они замечают в нем свое отражение и долго, взахлеб смеются. А вечером, когда они расходятся по домам, где их ждут маленькие серьезные дети, эти люди обнимаются и раздают поцелуи, словно прощаются навек…