Вилена
Шрифт:
— Держи-ись!
Сбоку, на скорости, налетает Миша, в последний момент хочет затормозить, но не успевает, и Вилена вместе с ним падает в сугроб. Нога неловко подвернута, палки — в разные стороны. Ах, как глупо! И вдруг у самого уха теплый ветерок, живой и щекотный, а потом такой же теплый шепот: «Лена, ты чего?»
— Ничего, — тихо отвечает она. — Мне больно ногу.
— Сейчас! Я сейчас…
Миша поразительно быстро поднимается на ноги и протягивает ей руку. А щека у нее горит и как раз возле того уха, в которое… И Миша почему-то отворачивает лицо. Да что же это такое? Неужели он… Миша срывается и отчаянно уносится вниз, поперечными
Мама, Аглая Федоровна и Феликс уже барахтаются в снегу на повороте, и их свежие, веселые голоса хорошо слышны здесь. А снизу навстречу им поднимаются Михаил Васильевич и Мария Павловна Горелкины — Мишины родители. Впереди с лыжами в руках торопится в гору Кира.
— Ну, доча, поехали? — спрашивает отец, который кажется в спортивном костюме выше и стройнее. Круглые очки его взблескивают под луною, и Вилена хорошо знает, как не хочется ему туда, вниз.
— Вилена-а! — кричит снизу запыхавшаяся Кира. — Подожди… меня-я…
— Поехали, — решает Вилена. — Только я впереди.
— Хорошо, — обрадованно отвечает отец.
Перед поворотом, когда лыжи начали вырываться вперед, а Вилена ногами как бы уже не успевала за ними, она зажмурилась и повалилась на бок. И тут же рядом с нею тяжело упал отец.
— Как, доча, не ушиблась?
— Нет.
— И я, слава богу, очки не потерял…
И так смешно было услышать в его голосе чуть ли не мальчишескую радость от этого обстоятельства.
— Виленочка! Держи меня-я-я!
Кира уже успела надеть лыжи и теперь катилась к ним, испуганно присев на корточки и чертя палками по снегу. Даже издалека было видно, как боятся ее расширившиеся глаза… В самый последний момент она упала, но не так, как надо, а на бок, и ее перекувырнуло несколько раз. Взблескивая под луною, мелькали отполированные снегом поверхности лыж, наконечники лыжных палок, смеющийся Кирин рот.
— Уф! — Кира перевернулась в последний раз и оказалась в аккурат подле ног Вилены. — Наконец-то я вас догнала…
Еще раз они падают на самом повороте, а потом уже не страшно, дальше — пологий спуск и лес, таинственно и тихо живущий среди ночи.
— Догоняйте! — задорно крикнула уже возвращающаяся в гору мама, когда они проезжали мимо по пологому спуску. — Мы будем наверху.
Горелкины их подождали, и дальше они поднимаются все вместе: мама, Горелкины, Аглая Федоровна и Феликс. Нет только Миши.
— Виленочка, — щебечет неумолчная Кира, — нашему Мишке пришла повестка из военкомата, воображаешь? И он совсем заважничал. А это их просто в шестнадцать лет на учет берут. А у него такой вид, словно бы он завтра в армию уходит. Воображаешь? Когда он вчера…
У Киры две маленькие черные косички с синими бантами, прыгающие по плечам, и круглые, веселые щеки. Глаза узкие, цвета грецкого ореха, но такие маслянисто-живые, такие жизнерадостные, всегда веселые, что от одного взгляда на них Вилену охватывает беспричинная радость.
— Он так и сказал? — Вилена тихо смеется.
— Воображаешь? Но и это еще не все, Виленочка…
Луна поднялась чуть выше и косо взглядывает на них, стоящих у самой кромки таинственного леса, из которого внимательно и весело наблюдают за ними неотступные блестящие глаза.
Когда они возвращаются, неожиданно сыплется снежная крупа. Ровный и сильный шорох заполняет лес. Сразу же темнеет, и только этот бесконечный,
— Вилена-а! А-у-у! — далеко впереди кричат ей.
— Мы все идем к Горелкиным. — Это уже мама — тем ненавистным для Вилены голосом.
Миша с Кирой давно уже на даче: их послали протопить камин и убрать со стола. И едва Вилена успела подумать о них, как по всему лесу разнеслось странное шипение, вскоре сменившееся пронзительными звуками наимоднейшей песенки. И лес уже больше не был лесом: приговоренный, растерзанный многократно усиленным голосом, он стал походить на обыкновенный городской парк с маслеными бумажками от пирожков, стаканчиками из-под мороженого, окурками, бранчливыми голосами подвыпивших горожан. «Наш Мишка во-от такой динамик раздобыл и на крыше поставил, — вспомнила Вилена тихо счастливый, заговорщический голос Киры. — Только это пока секрет. А то он меня убьет и под елкой похоронит…» Музыка резко оборвалась, вновь послышалось шипение, потом какие-то щелчки и затем неправдоподобно громкий, изломанный микрофоном Мишин голос:
— Вилена! Доченька! Сейчас же ступай к нам! — Миша не выдержал, засмеялся и уже своим обычным, почти натуральным голосом добавил: — Ленка! Иди скорее. Мы тебя ждем.
А потом повалил снег. И сразу такой густой и плотный, что ближние елки словно бы размазались и поплыли по поляне. Снег рушился отвесно, крупный и пушистый, и легкая радость от его чистоты и невесомости переполнила Вилену.
— А снег идет, — прошептала она слова давно слышанной песенки. — А снег идет… — И, нажимая на палки, побежала к даче по уже сильно припорошенной лыжне. Еще издалека увидела между деревьями слабый огонек, рвущийся сквозь замерзшее окно, и плотно падающий ей навстречу снег. И этот огонек в глубине снегопада, крохотный и теплый среди пустыни зимней ночи, вдруг показался ей похожим на ту бесконечную глубину, которую угадала она в картине Айвазовского. И там и здесь ей виделся целый мир, тайный и глубокий, в который так хотелось заглянуть. Что там, за этим пламенем, и что там, в толще серебристо-голубой морской воды?
Она вошла в дом, запыхавшаяся от бега, с красными щеками и узко сощуренными от света глазами. Горела на столе свеча, в стакане с водой плавали желтые дольки ее отражения, темно проступал квадрат окна.
— Вилена? — Отец вопросительно взглянул на нее.
И так беспомощны были его глаза за круглыми стеклами очков, так устало сведены слабо развитые плечи, и весь он так жалок был и беспомощен, в сиротском одиночестве коротавший минуты над какой-то ученой книгой, что Вилена не выдержала и бросилась к нему, обняла родную голову и порывисто, захлебываясь с детства знакомым запахом его волос, принялась целовать. И отец, словно бы почувствовав эту ее, далеко не детскую уже, жалость к нему, эту горячую и неожиданную ласку, приобнял дочь за холодные плечи, легонько погладил, смущенно уклоняя голову и пряча глаза.