Вилена
Шрифт:
В спальне — она располагается на втором этаже все еще холодно. Скрипят морозные половицы, густо пар валит от дыхания, спину без шубки сразу пробирает мороз, который через неделю, в следующую субботу, станет Дедом и придет на праздничную елку. Кружевницы, белошвейки Деда Мороза разукрасили окна в спальне тончайшими узорами. Сложные линии, каждая тоньше паутинки, замысловато переплетаются, чертя самые неправдоподобные сюжеты и мотивы. Можно часами стоять и смотреть на это чудо, оно кажется вечным, никаким силам не подвластным… Но вот уже первая капелька появляется в верхнем углу стеклянного квадратика. Она потихоньку полнеет, набирается сил и скоро, очень скоро вырвется из своего угла и покатится по этим чудо-кружевам, оставляя после
— Вилена, мама передала тебе шубу, — поднялся в спальню отец. — Надень, пожалуйста.
— Папа, — Вилена пристально смотрит на него темно-синими глазами, — а как звали твою бабушку?
— Мою бабушку? — удивленно тычет указательным пальцем в переносицу отец. — Гм-м-м… Ее звали Регина Эрнестовна.
Ужинают они уже затемно. Электричества на даче нет, и потому зажигают сразу три толстые свечи: одну ставят на старый кухонный шкаф, вторую в центре круглого стола, а третью свечу держит в руках отец, не в силах сообразить, куда ее можно пристроить. Огонь от свечей особенный, это Вилена заметила давно: внутри свечного огня есть как бы еще один огонек, поменьше и побледнее. Но именно этот внутренний огонек, если на него долго смотреть, вдруг превращается в самые разные загадочные фигуры… Вот эта, отдаленно похожая на человеческую, стоит как бы на воткнутых в землю шпагах, а голова у нее муравьиная, и эта более чем странная фигура тоже внимательно смотрит на Вилену, глаза у нее очень выпуклые, даже не так — выдвинутые вперед и медленно вращаются вокруг оси, а внутреннее пятнышко зрачка остается неподвижным. Потом Вилена припомнит, что…
— Эрик, мы ведь тебя ждем, — громко говорит мама. — В конце концом, поставь ее на припечек! А ты, доченька, можешь включить магнитофон. Мы же отдыхать приехали…
— Да-а, можно вообразить, что сейчас творится у Горелкиных, — многозначительно произносит Аглая Федоровна.
— Чего там, они отдыхать умеют. — Мама вздохнула.
— Кстати, про отдых, товарищи. Приходит однажды муж домой и видит…
Музыку, которая сейчас звучит, Вилена не любит. Особенно не любит она очень модную певицу, большеротую, заплывшую успехом. Вилене больше нравятся тихие лирические песни, которые можно петь, не размыкая губ, про себя. Тогда успеваешь многое: петь и думать о деревенском вечере у маминой бабушки, когда на озере кричат гуси, а девчата уже идут с дойки и поют частушки. Так было в прошлом году летом в деревне у небольшого озера, густо заросшего камышом, среди которого поселились водяные крысы — ондатры… Вилена ходила в клуб, там устраивались танцы под гармошку. И, кажется, там, слушая гармошку, она поняла всю прелесть таких песен, как «Вот кто-то с горочки спустился», «Темная ночь», «Подмосковные вечера», «Огонек». Эти песни как-то особенно тревожили Вилену. И когда кто-то принес магнитофон, подключил его в сеть и запустил громкую и визгливую музыку, Вилена просто-напросто ушла из клуба. Магнитофонная музыка показалась настолько неестественной, как если бы в детский сквер пришли люди с бензопилой…
— Вилена, доченька, ты почему салат не ешь? Он очень вкусный. Попробуй, это Аглая Федоровна готовила.
— Дети сейчас — им не угодишь. — Аглая Федоровна высокомерно взглянула на Вилену. — Уж они-то себе ничего не смогут приготовить, за это я ручаюсь. Столовские щи для них будут высшим мерилом кулинарного искусства.
— Возможно, что к тому времени столовые будут иными, — заметил отец.
— Я очень сильно сомневаюсь. Феликс, вам еще положить салату?
—
— Вилена, что за музыку ты поставила? — недовольно хмурится мама. — Мы же не на деревенских посиделках, право.
Слышатся приглушенные хлопки, и комната наполняется тревожным зеленым светом, в котором покачиваются и плывут предметы на кухне.
— Это Горелкины! — вскакивает мама.
— Конечно, — подтверждает Аглая Федоровна. — Они прекрасно умеют отдыхать, широко: с выстрелами, ракетами, лыжными вылазками… Ведь так, Феликс?
— О, да! Безусловно, — торопливо дожевывая, отвечает Феликс.
У всех этих скрытых (якобы скрытых) упреков и намеков один-единственный адресат: отец Вилены, который, конечно же, отдыхать не умеет, потому что любит и более всего ценит на даче тишину, покой, уединение. Шум, гам, сюрпризы ему надоедают в институте, но этого никто не хочет брать в расчет.
Распахивается дверь, и в комнату влетает вывалянный в снегу Миша Горелкин. Он сощуренно разглядывает собравшихся за столом, заразительно смеется, блестя в полусумраке зубами.
— А мы на лыжах поехали!
— Как — уже?! — в один голос восклицают мама и Аглая Федоровна.
— Да, поехали, — повторяет Миша. — Папа сказал, чтобы вы нас догоняли.
— А вы что, поужинали уже?
— Давно! — Миша опять смеется. — Мама сварила пельмени.
— Вот видишь, — шипит и с упреком смотрит на мать Аглая Федоровна. — Люди пельмени поели, просто пельмени. Зато теперь уже на лыжах. А вот нам надо было обязательно потушить картофель, наготовить всего, как на свадьбу?
— Собственно, куда нам спешить? — пожимает плечами Феликс. — Лыжня за час не растает, вечер еще только начинается.
— Ах, как вы всегда спокойны, Феликс, — одними губами улыбается Аглая Федоровна.
— Молодой человек, передайте всем, — поворачивается Феликс к Мише, — минут через двадцать мы будем.
Миша отыскивает настороженные прищуренные глаза Вилены, подмигивает и, впустив облако морозного пара, исчезает за дверью.
Луна. Такая огромная и низкая, словно хрустальный шар, внутри которого поставили зажженную свечку, ту самую, что была в руках у отца… Молочный бледный свет, длинные прозрачные тени, крепкий мороз, хруст ломкого наста под лыжами, колючий воздух обжигает дыхание, звонкая невесомость тела, когда кажется, что стоит посильнее оттолкнуться палками, и полетишь с этого вот взгорка над лесами и лугами в незнакомую и светлую даль, прошитую цветущими полянами и парным теплом коротких ливней…
А все — Луна. Не отвести от нее глаз. Она так и тянет, пьет и не напьется твоим взглядом, и уже трудно разобрать, кто кому Нужнее и кто кого любит больше. Если Луна, как говорят умные книги, естественный спутник Земли, то кто для нее человек? Почему эти же книги не скажут, что человек — естественный спутник Луны? Не в том смысле, что попутчик, а именно — спутник. И если Земля — мать человечества, то кем же приходится ему Луна? Надо будет спросить у отца, он все знает. Может быть, Луна — старшая сестра? А может…
— Вилена, доченька, не отставай! — кричит мама далеко впереди. Голос у нее радостно-возбужденный, звонкий и молодой, совсем не похожий на тот, каким она говорит дома.
Но вот уже и горка, с которой все так любят кататься. Она довольно круто падает вниз, плавно поворачивает вдоль речки и постепенно упирается в щетинистую полосу леса, за которой пробита дорога в город. Самое опасное здесь — середина спуска, когда надо поворачивать вдоль речки. Хорошо спускаться по свежему снегу, тогда скорости нет, и даже Вилена с Кирой благополучно добираются до леса. А если как сейчас, когда снег плотно сбит и утрамбован лыжами и морозом, когда он матово светится под луной и даже на взгляд кажется опасно скользким и жестким…