Вильгельм Завоеватель
Шрифт:
Пиршеству этому, казалось, не будет конца, зато удалось оно на славу, так что скоро все и думать забыли про давешние обиды и треволнения. Там-то и были скреплены печатями все необходимые договоры.
На другой день герцог призвал к себе самых влиятельных баронов, причем разговаривал он с каждым наедине и к каждому обратился с просьбой:
— От вас я жду помощи больше, нежели от кого бы то ни было, ибо вы самый храбрый из всех. И я прошу вас оказать ее из милости и любви ко мне.
После таких речей каждый из приглашенных, не долго думая, письменно обещал дать герцогу и воинов, и корабли. А за помощь и поддержку Вильгельм посулил им, также письменно, земли и замки в Англии — в том случае, разумеется, если он одержит победу. Епископ Одон, обратившийся к баронам с речью, решил показать пример и обязался оснастить три десятка кораблей. Таким образом он уязвил самолюбие самых тщеславных, и многие пообещали даже больше, чем могли. В то же время сир Вильгельм уже разослал верных людей по всему Французскому королевству, направил гонцов в Бретань, Пуату, во Фландрию и Аквитанию, дабы тамошние сеньоры, соблазнившись его щедрыми посулами, поставили под его знамена свои отряды, кроме того, он привлек на свою сторону немало странствующих рыцарей, коих, как известно, нанять довольно легко.
Из
— Видал? — сказал мне Герар. — Так что не надейся отсидеться за юбкой герцогини Матильды, пока остальные будут в походе, — хвала Небу! При мысли об англичанах мне просто не терпится схватиться за меч или копье — руки так и чешутся. А у тебя?
А у меня руки не чесались вовсе. К англичанам я не питал никакой ненависти. Тяжкое оскорбление, нанесенное ими герцогу, взволновало меня меньше всего. Однако нам предстоял поход, и я стал готовиться к нему с воодушевлением!
Глава XI
СТРОИТЕЛЬСТВО ФЛОТА
К сожалению, многие события так и не нашли своего отображения на Байейском полотне. Впрочем, это немудрено: ведь его развесили на колоннах собора, в ограниченном пространстве, а стало быть, и длину полотна пришлось ограничить, так что на нем запечатлено далеко не все, что могло бы там быть. Хотя епископу Одону, человеку весьма горячего нрава, Роберу де Мортену, графу д'Э и нашему сенешалу Фиц-Осберну не сиделось на месте, и они порой корили Вильгельма за медлительность, герцог же ни за что не желал торопить события, несмотря на терзавшие его душу гнев и муку. Он все больше походил на того шахматиста, который, прежде чем продвинуть фигуру, долго разглядывает игральную доску, протягивает было вперед руку, но тут же отдергивает ее и, наконец, делает ловкий, основательно продуманный ход, приводя соперника в полное замешательство. От гонцов, коих было несметное множество, от челяди на приемах посланников и из разговоров, там услышанных, я сам — ибо Герар был в отлучке — узнал главные замыслы сира Вильгельма. Хотя, отвергнув дочь герцога, Гарольд нанес ему еще одно жестокое оскорбление, наш властелин, презрев бурные увещевания и пламенные призывы епископа Одона, решительно отказался от вторжения в Англию без заблаговременной подготовки к походу. У него было немало причин остерегаться дальних и ближних наших соседей, от которых не раз исходила угроза его владениям. Он не забыл свои юные годы, когда после отбытия Роберта Великолепного в Святую землю и после смерти его Нормандское герцогство охватывали кровавые смуты. И, дабы подобное не повторилось впредь, он обратился за поддержкой к французскому королю — но тот отказался вмешиваться в «чужие дела», чем сильно прогневил Вильгельма. Однако ему удалось заручиться нейтралитетом графа Фландрского, отца герцогини Матильды, и императора Германского. Засим он отправил посланника к датчанам, и датский принц Гадрада, величайший из воителей, каких только знала земля, стяжавший себе славу непобедимого, заключил союз с графом Тостигом, одним из братьев Гарольда-узурпатора, которого тот, на свою беду, изгнал из Англии. Гадрада с Тостигом должны были захватить Английское королевство с севера, а нам предстояло завоевать его с юга.
Но на этом Вильгельм не остановился. Он обратился за благословением к Папе Римскому, и тот, весьма польщенный его обращением, безоговорочно признал завещанное ему право на английский престол, равно как и действенность клятвы, произнесенной Гарольдом над Святыми мощами, и охотно благословил нашего герцога. Он послал ему хоругвь с образом Креста Господня и перстень с печаткою, внутри которой хранилась прядь волос первоапостола Петра — первого пастыря Церкви Христовой. Папа дал знать этим Вильгельму, что он может выступать в поход на Англию от имени Господа и покровителем ему в этом деле будет сам святой первоапостол Петр. Возрадовавшись папскому благословению, многие бароны укрепились в вере своей, поскольку прежде некоторые из них все же сомневались в праведности сего предприятия, думая, будто клятва, данная Гарольдом, была вырвана у него силой и что он, как ближайший родственник почившего в бозе Эдуарда, имеет больше прав на английскую корону. Однако же слово Папы враз разрешило все сомнения и развеяло домыслы.
А меж тем в Лондоне самозваный король издавал один за другим законы во благо своих народов, дабы заручиться их любовью и поддержкой. Однако корона не принесла ему вожделенного умиротворения и удовлетворения. Горькая, неуемная тоска омрачала его великую радость. А по весне, с появлением кометы, предвестницы больших бед, посеявшей ужас в сердцах слабодушных и поколебавшей даже самых стойких, ему и вовсе стало невмоготу. Сказывали, будто в небе Англии эту комету [38] было видно две недели кряду и будто у людей, глядевших на ее огненный хвост, тут же немели сердца, мутился взор и помрачался разум. И тогда многие близкие Гарольда поняли свою ошибку и пожалели, что отдали ему корону. А Гарольду приснился вещий сон: пригрезилось ему, будто на морском горизонте показался гигантский флот — несметное число кораблей, и форштевни их смотрели в сторону Англии. Это великолепно отображено на Байейском полотне: под троном Гарольда — целое скопище стругов, как бы материализующихся из страхов и тревог монарха-самозванца.
38
Речь идет о комете Галлея.
Сон этот и впрямь оказался вещим. По повелению Вильгельма все Нормандское герцогство принялось строить флот. В нормандских гаванях от Авранша до земли Ко — отовсюду собрали лесорубов, корабельщиков, плотников и кузнецов. Приближенные Вильгельма, даже самые знатные сеньоры, такие, как Роде де Бомон, Монтгомери, граф д'Э и сенешал, непрестанно наведывались на побережье и, не ведая устали, подбадривали, как могли, мастеровых людей, коих здесь было не счесть.
Наши гавани превратились в сущие муравейники, где каждый знал свое место и трудился в поте лица, и в этом скопище людей происходило постоянное движение; сгибаясь под тяжестью непосильной ноши, сновали туда-сюда работники, и дело продвигалось. С каждым днем густые леса, примыкавшие к морю, отступали все дальше и дальше от берега. Вековые деревья с мощными стволами и корнями, коим прежде были нипочем ни волны, ни ураганы, гнулись и ломались под мощными ударами топоров, как хрупкие лучины, и со страшным грохотом рушились наземь. Поваленные деревья тотчас же облепляли помощники лесорубов и принимались очищать их от ветвей, сучьев и коры. Голые стволы немедленно распиливали на бревна. Тут вступали в работу плотники; вооружившись скобелями [39] , они выстругивали из бревен доски нужных размеров и формы. Наименее умелые и самые молодые подносили тес, предназначенный для обшивки и килей будущих стругов, на верфи, выстроенные тут же, на побережье. Там на него набрасывалась целая толпа мастеровых, среди них были и горожане, и деревенские жители — глядя, как ладно и сноровисто они работают, можно было подумать, будто эти люди в порыве безудержного религиозного фанатизма собрались, чтобы ставить церковь, и притом не одну. Воины Вильгельма охраняли мастеровых от докучливых ротозеев и негрубо, но твердо и решительно блюли порядок в этом человеческом рое, который вобрал в себя самых разных людей: веселых и добродушных, угрюмых и злобных. Интендант Вардар следил, чтобы никто из работников не испытывал нужды ни в чем: ни в пропитании, ни в одежде, ни в инструментах. Торговцев всех мастей безжалостно гнали прочь. Ибо пищи и питья — всего было вдосталь. Стояло лето. Подмастерья и мастера спали прямо на прибрежном песке или в деревянных хибарах, сколоченных на скорую руку на берегу.
39
Скобель —кривой нож с двумя поперечными ручками для строгания вчерне, а также прямой нож для снимания коры с бревен.
Вскорости побережье было уставлено остовами стругов с изогнутыми форштевнями, глядевшими в небо, и белыми досками шпангоутов, напоминавших человеческие ребра. И вот уже корабельщики приколачивали заградительные брусья поверх бортов. На смену им пришли конопатчики — вооружившись ворохами пеньки, они занялись заделыванием щелей между досками обшивки, после чего красильщики, распевая задорные песни, начали раскрашивать борта разноцветными полосами — красными и черными, зелеными и желтыми. Из кузниц валил густой дым и слышались звонкие удары молотов. Потом появились именитые ленники — они покинули свои фьефы, чтобы помочь корабельщикам в спуске стругов на воду. Когда корабли наконец были готовы, их установили на деревянные катки и с помощью толстых канатов поволокли к морю. И вот они уже стоят борт о борт на приколе неподалеку от берега, ожидая своего часа. Иные пришлые люди, жившие вдали от побережья и редко видевшие море, говорили, будто эти корабли удивительно похожи на легендарные «морские колесницы» людей с севера. Как же они заблуждались! Чтобы в них могли поместиться осадные орудия, подвижные разборные башни, придуманные нашим на диво прозорливым герцогом, тяжелые боевые кони и тягловые лошади, колья, шесты и полотнища для шатров, сундуки и ящики с провизией, питьем и прочей снедью, корабли пришлось делать более широкими и глубокими, естественно, в ущерб их маневренности. Однако форштевни у них и правда были острые, из-за чего люди, не искушенные в мореходстве, принимали их за драккары наших предков. Как и на норманнских драккарах, на наших стругах были полосатые паруса, то есть, я хочу сказать, сшитые из разноцветных полос. Помимо того, в безветрие наши корабли могли ходить и на веслах.
Однако, поскольку строить суда нужно было очень быстро, на большинстве из них недоставало носовых и кормовых фигур с устрашающими клыкастыми пастями, остроконечными ушами и пунцовыми глазами — вместо этих чудищ на носу и корме стругов зияли глубокие впадины. Зато «Мора», флагманский неф, предназначенный для герцога и его свиты, превосходил все остальные изяществом формы, яркостью красок и украшавшей его нос медной скульптурой в виде мальчика. В правой руке он держал трехзубый штандарт, а в левой — рог, поднесенный к устам. Иные утверждали, будто мальчик являл собою точную копию старшего сына Вильгельма и Матильды, будущего герцога Нормандского. Что до меня, знавшего Роберта [40] , коему в ту пору было двенадцать лет и который впоследствии получил прозвище Коротконогий, то я в этом очень сомневаюсь. Я скорее склонен думать, что мастер, изваявший сию фигуру, воплотил в ней гений самого Вильгельма в пору его отрочества.
40
Роберт II Короткий Сапожок,или Коротконогий(1054–1134) — нормандский герцог (1087–1106), сын Вильгельма Завоевателя, восстал против него в 1078 г.; участвовал в I Крестовом походе, в 1100 г. был свергнут с английского престола своим братом Генрихом Боклером, который затем, в 1106 г., одержав над ним победу, отнял у него и Нормандское герцогство.
Но что бы там ни говорили, а корабль действительно был чудом, вызвавшим всеобщее восхищение, это был подарок герцогини Матильды, и построила она его на деньги из своей личной казны. Ее примеру последовали и другие знатные дамы Нормандского герцогства. Равно как и настоятели благоденствовавших аббатств: Бекского, Жюмьежского и Сент-Эвруского, не желавшие уступать в щедрости епископу Одону. Малоимущие сеньоры по двое, трое и четверо складывали свои средства, чтобы построить и оснастить один корабль. Деревенские жители, преданные сиру Вильгельму, из чисто нормандской гордости тоже не пожелали остаться в стороне. Повсюду: и в убогих лачугах, и в роскошных дворцовых покоях — женщины ткали льняные полотна для парусов. В гаванях мореходы вязали пеньковые канаты. Кузнецы, покончив с якорями, принялись ковать гвозди и оружие. Время бездействия, праздности и раздоров закончилось: в Нормандии кипела работа, и каждый нормандец считал своим долгом помочь общему делу либо трудом своим, либо деньгами. Святые отцы, забыв покой и отдохновение, дни и ночи напролет творили молитвы и пели гимны, вымаливая покровительство у Господа и подмогу у ангелов его. Нормандцы — крестьяне и горожане, лесорубы и плотники, красильщики и кузнецы, мастера и подмастерья, стар и млад — все до единого подчинялись отныне воле лишь одного человека, твердого и решительного, — нашего герцога. Я видел все это собственными глазами и могу с уверенностью сказать: действительно, не было ни одного нормандца, который так или иначе не оказался бы причастным к нашему великому и правому делу, и хотя победа наша стала венцом творенья одного человека, путь к ней проложил весь народ.