Вилья на час
Шрифт:
— А ваш сын точно не немой?
— Нет, просто очень стеснительный. Он вас лучше узнает и заговорит. Впрочем, рот раскрывать ему ни к чему, главное, чтобы у него уши не заложило. Как и у вас от его игры. Доброй вам ночи, господин Бах.
На следующий вечер Бах встретил хозяина замка следующим вопросом:
— У вас нет органа, у вас нет капеллы, у вас так же нет и метлы?
— Метла как раз у нас есть, — ответил хозяин.
— Странно… Выходит, вы ей пользоваться не умеете? Не можете же вы в самом деле предпочитать подметать пол плащом? Это, конечно, экономит время,
Великий музыкант, конечно, преувеличил разруху в замке, но после смерти хозяйки хозяйством действительно толком никто не занимался. И все же к следующему вечеру пол был вымыт, клавесин протерт, отчего вдруг зазвучал совершенно по- новому даже под пальцами мальчика. Хотя пальцами тот клавиш не касался.
— Вы, молодой человек, не пробовали стричь ногти? Или в вашем замке и ножниц нет? Или без когтей сложно снимать с ушей паутину, проходя по коридору? — осведомился Бах. — Впрочем, я не жду от вас ответа, вы же немой. Ну-ка давайте, сыграйте что-нибудь для меня.
Альберт заиграл то, что знал лучше всего, но дальше третьей строки не ушел, потому что получил в глаз половинкой дирижерской палочки, которая раскололась, приземлившись на его железные пальцы.
— Как это я не заметил, что она с трещиной! — с неприкрытой досадой выпалил Бах, уставясь на жалкий черенок. — У вас ноты есть? Мне интересно взглянуть на произведение, где в каждом такте проставлен собственный размер.
— Я уже пятнадцать лет по памяти играю, — впервые нарушил молчание мальчик, поднимая на Баха влажное от слез лицо — несколько заноз, похоже, застряло в левом глазе.
— Да хоть сто лет играйте по памяти! Играть надо по слуху! И если бы вы оказались действительно немым, я бы мог поверить в то, что вы в добавок ко всему еще и глухи!
Бах вытащил из сумки исписанные листы и новую дирижерскую палочку.
— Вам знакомы эти цифры? — ткнул он в раскрытые перед учеником ноты. — Это размер две четверти. У вас свободны обе ноги — потому маршируйте, чтобы не сбиться!
Альберт не успел еще отыграть и половины нотного листа, как об его руки сломалась вторая палочка.
— Mein Gott!
Мальчик вздрогнул и уронил руки на колени.
— Что вы бросили играть?! Если вас не слушаются ноги, то одна надежда на ваш оживший язык! Повторяйте «mein gott»!
Мальчик поднял на Баха огромные глаза:
— Отец учил меня не поминать Бога всуе. Позвольте мне говорить «Teu-fel»?
— И то верно, ваша музыка и Бог несовместимы. Черт тут куда более уместен! Играйте уже хоть как-нибудь!
Теперь Бах остановил мальчика на четверти нотного листа.
— Где у вас свечи?! При лунном свете вы явно не видите нот!
И тут по зале прошуршал плащом сам хозяин.
— Как проходит первый урок, господин Бах? Вы довольны моим сыном?
— Так же, как был бы доволен играющим на органе чертом, — ответил органист.
— Вот и славно. Я знал, что мой сын не безнадежен.
На следующий вечер Альберт чуть не ослеп, когда вступил в танцевальную залу, потому что там оказались зажжены все канделябры.
— Присаживайтесь, молодой человек. Что стоите истуканом?
Ученик по отменной вампирской памяти добрался до инструмента с закрытыми глазами и опустился на стул. Глаза он так и не открыл, потому не заметил на клавесине горки свежевыструганных палочек.
— Немым вы уже притворялись, глухим тоже, теперь вы будете слепым? Тогда я могу с чистой совестью покинуть ваш замок.
— Вы не могли бы потушить хотя бы половину свечей, — взвыл мальчик.
— Так вы еще и поете? — изумился Бах. — Вам не хватает того, что вы не умеете играть на клавесине?
— Я боюсь показаться назойливым, но попрошу вас еще раз затушить свечи.
— Тогда будем играть днем! Хватит спать, когда все нормальные люди бодрствуют!
— Я не совсем нормальный человек, — начал Альберт и вдруг понял, что чуть не проговорился. Тогда он выдал то, что отец всегда говорил соседям: — У меня глаза болят от яркого света. Вот отец и не спит ради меня.
— А я в отличие от вас ничего не вижу ночью!
— А зачем вам видеть, вы ведь все ноты наизусть знаете?!
— Мне нужно видеть выражение вашего лица, молодой человек, чтобы понять — вы действительно такой бездарь или же просто испытываете мое терпение! Играйте!
— Не стану, пока вы не потушите свет, — надул губы ученик: этот черный сюртук все равно ничего ему не сделает, ведь он обычный человек.
— Вам надо, вы и тушите, — ударил по клавесину Бах, затем потер ушибленную руку и добавил: — Я и так намучился, пока зажигал! У вас все свечи оплыли, как будто их год не зажигали!
— Да что вы! Аж со смерти матери…
Альберт чуть было не сказал — вот уж как тридцать лет. Испугавшись собственной рассеянности, он поднялся из-за клавесина и в одно мгновение обежал весь зал. А Бах только увидел, как юный ученик поднялся, и тут же стало темно, потому бессознательно перекрестился, и Альберт в единый миг оказался в другом конце залы, а когда вернулся, музыкант понял, отчего мальчик никогда не улыбается — его звериный оскал не умещается во рту. И все же Бах решил, что подобный дефект невозможен, и просто зрение в очередной раз подвело его — при лунном свете он теперь не то что читать, видеть нормально не может. Но не беда, он в этом замке, слава Богу, не навечно. И все же его передернуло. Видимо, от сквозняка.
— Вы не пробовали протопить хотя бы половину замка? Быть может, потому ваши онемевшие пальцы не могут встать в правильную позицию.
— Со мной все нормально, — сказал Альберт, вновь усаживаясь за клавесин.
— Молодой человек, — не унимался Бах. — С вами не все нормально, иначе бы вам не потребовались мои уроки. Если вы не будете следовать моим указаниям, мне придется обсудить с вашим отцом мой преждевременный отъезд.
— Великолепно! Что же вы медлите?! — ученик вскочил из-за клавесина, но не ушел.