Вилья на час
Шрифт:
— а в ней не попадалось слово «вампир». Он спросил отца: «А что вы собственно подразумеваете под словом „вампир“? И, кстати, из какого оно языка?» «Сербского», — ответил отец. — «А подразумеваю я — мертвых, встающих из могилы и пьющих кровь живых, чтобы продлить свое существование. Это я имел в виду, говоря о семейном проклятие…» Бах и тогда не поверил, усмехнувшись: «Как мне помнится, мы говорили только о ногтях. А теперь выясняется, что проклятие коснулось еще и вашего рассудка. И не только вашего собственного, но и вашего сына. Тогда понятно, почему он не может сыграть даже марш! Прошу меня извинить, но тогда я только зря трачу на него свое время и ваши деньги. Что же касается вампиров,
— Альберт! — попыталась я докричаться до него шепотом, но Герр Вампир уже сидел ко мне спиной каменным изваянием. — Пойдем погуляем?
Я протянула руку, но не успела коснуться его плеча: он повернулся, схватил меня за запястье и прорычал:
— Ты умеешь царапаться, как кошка?
Сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Серые глаза горели кладбищенским огнем. Я попыталась сглотнуть слюну, как можно тише, и подняла руку, согнув пальцы — зря я попросила коротко подрезать ногти, чтобы не мешались в путешествии. Они бы мне сейчас ой как пригодились. Только бы этот ненормальный не утопил меня в озере — не зря же столько времени мутил ногами воду.
— Умница, — Альберт чуть больше согнул мне пальцы. — Бах говорил, что это самая верная позиция для клавиш. Кто бы мне сказал раньше — мои пальцы знали эту позицию с раннего детства. Отец часто запирал меня в темноте, и я скреб дверь, убеждая себя, что просто играю в тигра — сильного, красивого и жестокого.
— Альберт, пойдем погуляем, — попыталась я повторить просьбу, но в ответ он начал целовать мне пальцы.
— Я обдирал их до крови, а потом слизывал ее — горькую, противную, желая унять боль и заодно победить страх одиночества и темноты.
Я даже не пыталась вырвать руки, зная уже силу его хватки. Сопротивление только вызовет в нем недовольство. Остается надеяться, что отец не учил сына плавать, топя под водой.
— Так Бах согласился тебя учить? — попыталась я освободить его рот от моих пальцев.
— А куда бы он делся? Ему нужны были деньги. Отцу нужен был надзиратель. На смену палочек пришла Библия. Бах обещал бить меня по голове всякий раз, как я буду брать неверную ноту. А я знал со слов отца, что Библия оставит на голове вампира ожог на долгие месяцы. Потому стал играть намного лучше. Вот она, сила священного писания!
— Я бы очень хотела, чтобы ты сыграл для меня, — говорила я отрывисто, боясь каждого своего слова. — Это должно быть очень красиво.
— Я больше не играю. Возможно, если бы Бах не нашел в бумагах отца австрийскую газету, я мог бы стать великим музыкантом. В газете писали про холеру, бушевавшую в наших краях, к которой в шутку и прикрепили термин «вампира». «Так что ж вы мне раньше не сказали!» — затопал ногами Бах. — «У меня же семеро детей только-только остались без матери! А вы желаете оставить их еще и без отца! Нет-нет, я уезжаю от вас, пока еще чувствую себя здоровым!» Отец пытался его образумить: «Не верьте тому, что пишут в газетах. Мы же с вами, любители классической литературы, понимаем качество сего литературного материала. Литераторы хоть иногда пытаются подкрепить писанину фактическим материалом, а журналисты — никогда. Главное, чтобы была кровь…»
Сердце вновь сжалось, а в голове пронеслось куча заголовков современной прессы. Что Альберт задумал? Что?
— Да, да, именно кровь…
Я зажмурилась — бешеные серые глаза сияли ярче луны.
— «А вы, небось, малокровием страдаете, раз такие бледные…» — догадался Бах.
— «Да, крови нам всегда мало», — бросил отец, добавив, что все же ручается за жизнь музыканта. «Нет, нет! Вы же не врач. Откуда ж вам знать, подцепил я уже холеру в вашей деревне или пока нет…» «Да я бы и врачам не доверял на вашем месте. Особенно одному по имени Джон Тейлор — он большой специалист по ослеплению гениев!» «А вы бы все-таки полечились, хотя бы ради сына», — вздохнул Бах, беря в одну руку саквояж, а в другую — сумку, в которую убрал Библию. — «Солнце и работа в поле — самые лучшие лекари. А душевному равновесию очень помогает музыка. Только, умоляю, никому не говорите, что ваш сын был учеником Иоганна Себастьяна Баха». «Погодите, я заплачу за ваши уроки!» «Нет, нет, благодарю. Быть может, у вас и золото с холерой, а у меня дети, и мне еще надо им новую мать найти. Святую Марию… И лошадей не предлагайте, а то вдруг и они у вас с холерой. Пешие паломничества для меня не впервой, доберусь уж как-нибудь до дома. Мне помирать рано, я еще Бога не достаточно прославил своей музыкой. А вы лечитесь, лечитесь… Помутнение рассудка иногда вылечивается…»
— Альберт, пойдем! — взмолилась я.
Надо увести его от воды. Я не умею хорошо плавать. Да даже если бы и умела, то с силой его железных рук мне все равно не совладать. Ну как, как я снова оказалась с ним в безлюдном месте?! Где, где моя голова?!
— Куда пойдем? — он сжал мои запястья еще сильнее. — Мы пришли, куда шли. Ты когда-нибудь купалась ночью? В озере? Голой? Вижу, что нет…
— Альберт! — не успела выкрикнуть я.
Он поймал свое имя у меня на губах и разорвал плащ, чтобы легче было его сорвать. Я вскочила, но тут же поскользнулась.
— Куда же ты?! — склонился надо мной Альберт. — Тебе понравится плавать в этом озере. Я здесь, чтобы тебе было хорошо. Неужели забыла?
Я поймала его руки у себя на животе, но тут же отпустила. Какая разница — швырнет он меня в озеро в одежде или без. А он точно швырнет!
Глава X
Я не набрала в легкие воздуха. Зачем? Паника прошла, уступив место спокойному принятию неизбежного. И так я продержалась на плаву удивительно долго — сдалась уже почти на середине озера. Я рванула от пристани изо всех сил, чтобы не тонуть на глазах у Альберта — уж эту радость мое тело ему не подарит. Вода сомкнулась над головой в последний раз — я понимала, что больше не вынырну.
— Вай ю диднт тел ми ю кэнт свим лонг дистанс?!
Английские слова эхом прорвались сквозь бурлящую в ушах воду, изо рта полилась вода, и вместо ответа, я начала отплевываться. Потом бешено забарабанила ногами и руками, хватая, как рыба, воздух посиневшими губами. Пальцы скользили по мокрому шелку, и Альберт подтолкнул меня вверх, чтобы я дотянулась до его шеи.
— Держись крепче!
Крепче было некуда — пальцы сомкнулись так, будто их посадили на суперклей.
— Только не утопи нас обоих.
Я камнем висела на шее Альберта, и мы никуда не двигались. Наконец я сумела выпрямить ноги и задела его тело — он оказался без брюк, но в рубашке. Не успел раздеться? Тогда что ж это было? Раздевая меня, он не сделал никакой попытки раздеть самого себя, а когда, раскачав на руках, он швырнул меня в воду, я не обернулась к пристани, а сразу поплыла вперед. Так он, что ли, не топил меня, а только хотел поплавать в ночи? Да неужели…
Но все вопросы оставались в голове. На язык попадала лишь вода. Сейчас я не могла произнести даже его имени. Я все еще не надышалась вдоволь, чтобы тратить воздух на разговоры. Да и с кем говорить? Альберт смотрел вперед, точно видел берег. Я же не видела ничего, кроме бултыхающейся перед глазами толщи воды. Сколько я проплыла на самом деле? И за сколько он преодолел то же расстояние?